Зеев Бар-Селла - Александр Беляев

Зато соседи рассказывают совсем другое:

— Вчера летчик один в столовой аэродрома обедал. Пообедал, к кассирше подошел и говорит: «А теперь полетим бомбить врага на его территории… в Сиверской». Значит, немцы уже Сиверскую взяли! [383] Осипова Л. Т. Дневник коллаборантки // Грани. Лимбург. 1954. № 21. С. 94. (Запись от 14 августа 1941 года.)

А жизнь и без того с каждым днем все тяжелее… Запасов на случай войны — мука, крупа, картошка, масло постное — никто не делал. И магазины как-то сразу опустели. Продукты можно еще купить на рынке. Но не купишь — денег нет: как только началась война, в сберкассах больше 200 рублей не выдают. Хорошо тому, кто каждый месяц зарплату получает, а писателю что делать? А если писателя этого еще и не печатают?!

Скорой гибелью дышало и всё окружающее. Слухи один другого страшнее: из Ленинграда никого не выпускают, потому что принято решение превратить его в крепость и оплот народного духа и биться до последнего… Вот только солдат в городе почти нет и защищать город будут сами жители, пока их всех не поубивают…

17 августа в Пушкине объявили всеобщую эвакуацию женщин и детей.

22-го первую партию эвакуированных собрали на вокзальной площади. Но поезд за ними все не приходил. Пять суток провели эвакуированные на площади, под открытым небом, доедая взятое на дорогу. Временами шел дождь, но домой отлучаться не дозволяли и, чтобы не допустить бегства, площадь окружили милицией. Потом всех распустили. Безо всяких объяснений. Лишь доверенным лицам сообщили, что поездов больше не будет — немцы взяли станцию Мга и отрезали Ленинград от России. Тогда милиционеры поняли, что с населением лучше ладить, и устроили бесплатную раздачу соли — с государственных складов.

Но не солью единой жив человек, а больше на складах ничего не было. А потом и власти не стало — 5 сентября Лидия Осипова (о ней мы еще будем говорить в следующей главе) записала в дневнике, что не вышел очередной номер городской газеты «Большевистское слово».

Дело обстояло еще хуже — с начала года и до прихода немцев было выпущено 104 номера городской газеты [384] После освобождения города Пушкин от немцев в 1944 году возобновилось и издание городской газеты. Первый выпуск был помечен так: № 1 (531), и, значит, с 1938 года и до захвата города немцами вышло 530 номеров газеты. Поскольку с 1938 по 1940 год вышло 426 номеров, нетрудно вычислить дату смерти газеты. . Выходила она три раза в неделю — по вторникам, четвергам и субботам… И, значит, последний, 104-й номер появился в продаже 30 августа! [385] В статье, посвященной 65-летнему юбилею «Большевистского слова», столь раннее прекращение выпуска городской газеты (за две с половиной недели до прихода немцев) объясняется так: главный редактор, А. Н. Самуйлов, был назначен комиссаром 76-го истребительного батальона и, «когда еще не было непосредственной угрозы захвата города, по воспоминаниям очевидцев, комиссар Самуйлов, выпуская газету, успевал бывать и в расположении своего батальона. Но в начале сентября ситуация резко обострилась. Фашистские войска были уже на ближних подступах к городу. Теперь комиссар вместе с командиром батальона дни и ночи находился среди бойцов-истребителей». А 14 сентября 1941 года комиссар Самуйлов погиб в бою (Царскосельская газета. Пушкин. 2003. № 17. 5 марта. С. 4.). Согласиться с предложенным объяснением можно, лишь допустив, что Самуйлов был не только главным редактором, но и единственным сотрудником редакции. А 5 сентября отсутствие газеты заметила Осипова и внесла этот факт в дневник… Но последний номер газеты, хранящийся в библиотеках Москвы и Петербурга, это даже не 104-й, а 94-й, от 7 августа. Как объяснить отсутствие еще десяти номеров в центральных библиотеках? Очень просто — с 9 августа газету уже не отсылали в Ленинград и Москву. Низы поняли, что верхам все равно, и перестали отчитываться о проделанной работе. Властная система еще не рухнула, но ее уже поразил паралич.

Жители пытались сбежать в Ленинград, но все пути были перекрыты постами НКВД. Те же посты не выпускали ни одной живой души и из Ленинграда.

А город Пушкин был попросту брошен. Потом стали искать виноватых, уверять, что, если бы не трусость командиров, самоуправство тыловых служб, потеря связи с подразделениями, город можно было бы удержать… Ведь были же и такие части, что дрались, а иногда, ввиду потери связи, даже дрались друг с другом… [386] «Стенограмма сообщения тов. Лебедь Анатолия Назаровича — зам. директора по кадрам завода № 189 им. Орджоникидзе (Балтийского)» // http://geglov2.narod.ru/Spravka/giteli/Lebed_01.htm.htm Все это, скорее всего, выдумки… Не про трусость, конечно, не про бегство тыловиков… Но если воинская часть сражается, то слышны выстрелы. А выстрелов никто из жителей Пушкина не слыхал.

Немцы тоже не сразу разобрались в чем дело…

Дадим слово Светлане Беляевой:

«17 сентября 1941 года — этот день запомнился мне на всю жизнь — мы сидели всей семьей за столом и пили чай. Вдруг раздался страшный гул, дом затрясся как в лихорадке. Звенели стекла. Отец первым выскочил из-за стола и крикнул:

— Скорей, скорей! — бросился в переднюю.

Мама выбежала последней и, схватившись за ручку, тщетно пыталась удержать рвущуюся из рук дверь. Раздался ужасный грохот. Потом сразу наступила такая тишина, словно все вокруг перестало существовать. Мы все были, словно мукой, обсыпаны мелом, в воздухе плавала белая мгла. Мы вернулись в комнату: окна были выбиты, люстра лежала на столе среди разбитой посуды. Пол был усеян битым стеклом и кусками штукатурки. Когда мы открыли выходную дверь и вышли на площадку, то от пелены пыли не увидели лестницы. И мне показалось, что ступени провалились и нам теперь не спуститься. Хотя все стихло, отец уговорил нас пойти в убежище, которое находилось у нас во дворе. Когда мы вышли во двор, то увидели огромную воронку от авиационной бомбы, которая упала перед самыми окнами дома, в котором мы раньше жили. Как ни странно, дом выстоял, только в нем, как и во всех соседних, вылетели все стекла и перекосились двери. <���…>

Чугунные ворота были сорваны с петель и так смяты, словно они были из тонкой проволоки. В убежище, куда мы пришли, было полно народа, душно, пахло керосином. Кто сидел, кто лежал на матрацах, прислушиваясь к канонаде. Какая-то беззаботная компания из нескольких человек при свете коптилки играла в карты. Только мы сели на узкую длинную скамью, как около убежища что-то грохнуло, но разрыва не последовало. Мама открыла дверь и выглянула наружу. Около самого выхода лежал огромный бронебойный неразорвавшийся снаряд. Опять мы остались живы.

Если бы он разорвался, нам несдобровать, ведь убежище могло спасти нас разве что от осколков.