Игорь Крупеников - Костычев

Энгельгардт и его ученики занимались не только научными исследованиями, они еще вели большую работу по пропаганде естественнонаучных знаний.

В начале 1868 года в Петербурге состоялся первый съезд русских естествоиспытателей и врачей. На заседании химической секции съезда было решено учредить Русское химическое общество. В его состав вошли виднейшие русские химики во главе с Д. И. Менделеевым, А. М. Бутлеровым, Н. А. Меншуткиным и А. Н. Энгельгардтом. Первые заседания нового научного общества, как вспоминал Меншуткин, проводились в Технологическом институте, бывали и у Энгельгардта в Лесном институте. Говоря о роли, которую играл Энгельгардт в обществе, тот же Меншуткин подчеркивал: «Он был не только член-учредитель нашего Общества, но положил свою душу на преуспеяние нашего Общества… Память Энгельгардта должна быть для нас священною».

Русское химическое общество ставило своей целью содействие научной разработке химии в России и пропаганду химических знаний в народе. Последней особое значение придавал Энгельгардт. В январе 1869 года на заседании общества должен был стоять вопрос об организации в Петербурге публичных лекций по химии. Энгельгардт был болен и не мог присутствовать на заседании, но он обратился со специальным письмом к Н. А. Меншуткину:

«…прошу Вас заявить от моего имени Обществу следующее: 1) Я подаю мой голос за устройство постоянного публичного курса химии. 2) Я согласен взять на себя с нынешнего года чтение публичного курса экспериментальной химии. 3) Господа Лачинов, Костычев, Пургольд заявили мне свое согласие участвовать в приготовлении опытов. Устройство опытов и расходы по этому предмету мы принимаем на себя».

Публичный курс химии был организован. Лекции чаще всего читались в здании Сельскохозяйственного музея в так называемом Соляном городке, который находился на Пантелеймоновской улице. Энгельгардт читал лекции интересно, живо, с огромным подъемом. Это была не только пропаганда новейших достижений химии. Лектор выступал как страстный проповедник материалистического мировоззрения. Материя едина и бесконечна. Ее движение порождает все то нескончаемое разнообразие явлений природы, которое мы наблюдаем. Никаких чудес нет, все явления, даже самые сложные, объяснимы с помощью науки.

Лекции пользовались очень большим и вполне заслуженным успехом. Костычев, ассистировавший Энгельгардту и помогавший устраивать опыты, тоже очень любил публичные лекции своего учителя. Молодой человек проникался всем величием, всем огромным значением, которое для каждого настоящего ученого имеет материалистическое мировоззрение. Учился здесь Костычев и лекторскому искусству, овладевая им все в большей и большей мере.

По воспоминаниям Николая Энгельгардта, сына профессора, Александр Николаевич особенно любил рассказывать об одной прочитанной им лекции на тему «Химический состав человека».

Аудитория Сельскохозяйственного музея полна была молодежи. Но в зале находились и другие слушатели — профессора университета и Медико-хирургической академии, офицеры, «виднелись два или три батюшки в рясах, даже сидел какой-то архимандрит».

Костычев приготовил для лекции эффектное сопровождение. Против кафедры на большом столе лежало изображение человеческого тела из папье-маше, со снятой с части туловища кожей и обозначенной красной и синей красками кровеносной и нервной системой. За этим «человеком» стояли большие и маленькие банки с надписями четкими, жирными буквами: «вода», «железо», «фосфор» и так далее.

Энгельгардт быстро взбежал на кафедру, указал рукой на человека из папье-маше, на банки и сказал:

— Вот человек.

Эффект необыкновенный! Все захлопали. А профессор начал подробно объяснять химический состав человеческого тела.

После лекции, когда Энгельгардт и Костычев собирались уже выйти из зала, к ним подошел молодой священник, запахивая шелковую лиловую рясу и пощипывая бородку.

— Господин профессор! — сказал он таинственно.

— Что прикажете, батюшка?

— Тм, гм!.. Господин профессор, позвольте мне задать один недоуменный вопрос.

— Сделайте одолжение.

— Вот вы, вступив на кафедру, показали на сей стол и находящиеся на нем предметы и сказали: се человек-с. По-латыни значит: ессе homo.

— Я сказал просто: вот вам человек. Но в чем же ваше недоумение?

— А в том мое недоумение, что в банках у вас там фосфор, вода, железо, соли разные…

— Ну?

— А где же дух?.. Spiritus?!

— Вот вы о чем! При химическом разложении человеческого тела химикам еще не случалось уловить «дух» в газообразном или в жидком состоянии или в виде кристаллов.

— Ну тогда, господин профессор, — запел сладким голоском батюшка, — не правильнее, не осторожнее ли было бы сказать не «се человек» — ессе homo, но «се труп» — ессе cadaver?!

К разговору прислушивались и другие, в зал протиснулся околоточный надзиратель, создавалась угроза запрещения следующих лекций. Надо было быстро и решительно закончить разыгравшийся спор. Энгельгардт нашелся:

— А что, батюшка, не пойти ли нам сейчас в буфет и не выпить ли рюмочку спиритуса с соответствующей закуской?

Батюшка не отказался.

Костычев в это время, конечно, сам не читал еще лекций. Но, когда Энгельгардта и Лачинова не было в лаборатории, студенты часто обращались к молодому лаборанту с разными вопросами. Ответы Костычева — ясные и точные — нередко превращались в небольшие импровизированные лекции. Ведь у него был уже некоторый опыт преподавания в Земледельческой школе, а здесь, в Питере, он учился у самого Энгельгардта.

Выдающиеся педагогические способности Костычева скоро обратили на себя внимание Энгельгардта. Он и профессорам и директору института Петерсону с присущей ему горячностью толковал, что из Костычева вырастает прекрасный ученый-исследователь и замечательный педагог.

— Такого человека грех будет не оставить при институте для подготовки к профессорскому званию, — настаивал Энгельгардт.

Многие профессора держались такого же мнения. Директор тоже не был против Костычева. Однако скоро в институте произошли такие события, которые изменили мнение начальства о Костычеве.

Общение с Энгельгардтом было своеобразной политической, революционной школой для Костычева. Энгельгардт считал необходимым передачу земли в руки народа, который ее обрабатывает. Уже после реформы 1861 года Энгельгардт писал в одном из своих знаменитых писем «Из деревни», печатавшихся в прогрессивном журнале «Отечественные записки»: «Не вижу никакой возможности поднять наше хозяйство, пока земли не перейдут в руки земледельцев».

После реформы 1861 года либералы, будучи сторонниками отмены крепостного права реформистским путем, сами оказались в одном лагере с крепостниками Так называемое народничество со своими надеждами «на особый путь развития России» — на крестьянскую общину — вырождалось в оппортунистическое мелкобуржуазное движение. В. И. Ленин отделял народников от представителей «наследства». Под последними он понимал прямых продолжателей дела и идей Н. Г. Чернышевского. Кто же был Энгельгардт, народник или представитель «наследства»? В. И. Ленин дает исчерпывающий ответ на Этот вопрос в своей работе 1897 года «От какого наследства мы отказываемся?».