Игорь Крупеников - Костычев

«Ясно, — говорит Костычев, — что почвы черноземной полосы способны производить разнообразные растения: на черноземе может расти лес, и если он однажды поселится, то уже не может быть вытеснен растениями другими; в большинстве, однако, чернозем занят травянистой растительностью… Эта растительность также стойко удерживает раз занятые ею места и без вмешательства человека редко вытесняется растительностью древесной».

Чем же обусловлен облик нашей степной растительности? Костычев сделал попытку ответить и на этот вопрос: «…может быть, особый характер черноземной флоры объясняется первоначальным заселением теперешней черноземной полосы растениями, главным образом, из Азии». Ученый имел здесь в виду степные и полупустынные районы Азии, откуда на наш юг, после его освобождения от ледниковых вод, хлынули степные растения. Север, позднее освободившийся от влияния ледника, был занят лесной растительностью.

«Разумеется, — продолжал Костычев, — флора эта будет всегда такова, какую допускает климат данной местности; но так как тот же климат допустил бы существование и других растительных формаций, то в настоящем случае не за ним остается решающее влияние».

Вопрос, поднятый Костычевым на VIII съезде естествоиспытателей, один из сложных и важных вопросов науки и сейчас не решен окончательно. Но широкая, многосторонняя постановка его Костычевым, как это признают многие советские ботаники и географы, является исключительно плодотворной. При решении вопроса о взаимоотношениях леса и степи действительно надо учитывать не только климат, но и почву, а также и историю самой растительности.

Доклад Костычева вызвал большой интерес со стороны широкого круга натуралистов, слушавших его. Лишь один А. Н. Краснов выступил с возражениями, но они на этот раз оказались крайне неудачными. Он заявил, что отсутствие леса в степи можно объяснить «заболачиванием почв, препятствующим прорастанию семян древесных пород, погибающих в таких почвах за недостатком кислорода».

Выступление Краснова не могло не рассмешить Костычева.

— Явление заболачивания почв, — возразил он, — есть явление, сравнительно мало распространенное, так что им едва ли можно объяснить все сюда относящиеся факты.

Этот маленький эпизод отнюдь не омрачил триумфа Костычева: все его поздравляли с интересным и глубоко научным докладом. А многие интересовавшиеся южнорусским сельским хозяйством подумали, что этот доклад открывает и новую страницу в истории степного лесоразведения. Эта страница действительно была открыта. Было доказано, что в наших степях выращивание леса вполне возможно, об этом говорит наука, наша русская наука и ее последние достижения. Искусство лесничих, конечно, тоже имеет значение. Но в этом искусстве нет и не может быть ничего мистического, непонятного. Правильное, многостороннее понимание явлений природы, вскрытие законов, управляющих этими явлениями, — вот что должно стать основой переделки природы в нужном направлении. Если правильно поняты законы роста и развития лесов и их взаимоотношений с почвой, климатом и другими типами растительности, то уже не трудно обосновать и методы сохранения и выращивания леса.

На юге России большую площадь занимали песча ные почвы. Они особенно сильно страдали от хищнического капиталистического хозяйства. При неправильной распашке или неумеренной пастьбе скота пески легко разбивались, развевались, превращались в летучие. Многие пески считались официальной статистикой «бросовыми землями», не пригодными ни для какого хозяйственного использования. Площадь летучих песков в царской России год от году росла. В одном только Днепровском уезде Херсонской губернии за последние 25 лет прошлого столетия полоса летучих песков увеличилась на 14 тысяч десятин! В Бердянском уезде апрельские бури 1892 года на легких почвах выдули более 100 тысяч десятин озимых посевов. Песок засыпал «не только нивы, но даже села. Кое-где песок приходилось расчищать лопатами». И все это происходило не где-нибудь в африканской пустыне, а вблизи берегов многоводного Днепра! Не лучше обстояло дело и в песчаных местностях, расположенных на берегах Волги выше Саратова. В официальном «Сборнике» Самарского земства за 1890 год сообщалось: «В селениях Песчаном и Старо-Полтавском пески занесли заборы, всю церковную ограду и самую церковь по окна, вследствие чего жители переселились оттуда в Новую Полтавку. Подобное же происходит в селах Салтове и Красном Яру, где песком постепенно засыпает крестьянские поля».

В одиннадцати южнорусских губерниях более 10 процентов всех «удобных и неудобных земель» занимали песчаные почвы. В Харьковской губернии насчитывалось 350 тысяч десятин песков, в Херсонской — около 150 тысяч, в Киевской — 600 тысяч, а в Астраханской — почти 6 миллионов десятин. И всем этим землям в условиях царизма готовилась одна участь — стать бросовыми, превратиться в летучие пески.

Песчаные почвы нуждались в особых приемах культуры, здесь требовалась совсем не такая обработка, как на почвах более связанных, должен был быть иным и подбор сельскохозяйственных растений для возделывания. Но почти никто этим не занимался, хозяйство в песчаных местностях скудело, и происходило это несравненно быстрее, нежели в районах с другими почвами.

Летом 1887 года Министерство государственных имуществ направило Костычева в Херсонскую губернию для изучения большого массива Алешковских песков, занимавших более 150 тысяч десятин земли на левом берегу Днепра, от Каховки до самого его устья. Здесь Костычев еще никогда не бывал, но ему были знакомы довольно хорошо пески на Дону, по Донцу и в некоторых других местах.

С любопытством взирал он на эту южнорусскую Сахару; картина, представлявшаяся его взору, была непривлекательной. Некоторые места, совершенно лишенные какой бы то ни было растительности, представляли подлинное песчаное море. Песок все время передувался, поверхность его была покрыта рябью.

«Много раз мне приходилось наблюдать, — читаем мы у Костычева, — передвижение… песка даже при незначительном сравнительно ветре. В таком случае, при поверхностном осмотре, песок кажется совершенно спокойным, неподвижным. Но если нагнуться, или еще лучше — лечь на песок, то сейчас же можно заметить, как отдельные зерна его перекатываются ветром».

Алешковские пески занимали огромную древнюю дельту Днепра. От былых блужданий реки здесь сохранились еще озера, существовали довольно многочисленные понижения, в которых неглубоко стояла подпочвенная вода и прекрасно развивалась луговая растительность. Такие места назывались лиманами, или, по-местному, сагами. Развеваемые пески наметались в огромные многометровые бугры — «кучугуры», которые перемещались ветром с места на место. Зрелище передвигающихся кучугур было очень эффектным и зловещим, и это тоже отметил путешественник в своем дневнике: