Елена Коренева - Идиотка

Аленка, с волнением наблюдавшая за моим поведением, взволновалась не на шутку. Она взялась в который раз образумить меня, а заодно призвала исполнять свои обязанности перед маленьким питомцем — Кисой. Не забуду комичную историю, когда мы с ней понесли Кису к ветеринару. Конечно, идея принадлежала Барановой, а меня она взяла за компанию, чтобы проветриться. Придя к ветеринару, она долго с ним беседовала, задавая всякие вопросы, показывая Кису, которому сделали прививку, а я молча сидела в сторонке. Вдруг врач спрашивает, указывая на меня: «А это кто?» Аленка вздохнула и говорит: «Это, собственно, и есть мама Кисы, она сама не в лучшем состоянии, а я только помогаю, вроде мачехи!» Врач пожал плечами и выписал для Кисы какие-то рецепты. Мы вышли на улицу и направились к дому, благо было недалеко. Аленка отчитала меня, сказав, что я должна проявлять активность и заинтересованность в судьбе моего животного. Я пообещала исправиться. Так вот, мы идем — она впереди с Кисой на руках, а я плетусь в нескольких метрах сзади. Навстречу идет какая-то парочка. Поравнявшись с Аленой, они остановились и говорят, глядя на Кису: «Ой, какой хорошенький котик, красавец!» Затем постояли, словно он должен был им что-то на это ответить, и, ничего не дождавшись, пошли дальше. Поравнялись со мной. «Мяу!» — произнесла я звонко и очень похоже на Кису. Они прошли мимо, словно так и полагалось. А Баранова в испуге оглянулась и посмотрела на меня. «Я решила исправить впечатление», — объяснила я ей. Но она покачала головой: «Ленусик, меня серьезно волнует твое психическое состояние!» Приблизившись к гудящей от потока машин трассе, которую предстояло пересечь, я окликнула свою подругу, предложив не торопиться: «Не надо спешить, пусть проедут. Самое главное — выжить… потому что истребить пытаются уже давно!» На этот раз Аленка не смогла сдержать улыбки.

На нервной почве у меня начались какие-то загадочные боли в области живота, которые в результате привели меня в больницу. Оказалось, что это были камни в почке. Отлежавшись пару недель в палате интенсивной терапии, я стала на один микроскопический минерал легче и выписалась, похудев вдвое. К сожалению, из-за этого я упустила возможность работы в театре. Сам Юрий Петрович Любимов готовился ставить в Вашингтоне «Преступление и наказание». Не помню, как он нашел меня, однако предложил попробоваться на Соню. Роль спасительницы Раскольникова мне тогда была очень кстати, и я готовилась — учила текст по-английски. Смотреть меня должна была Зельда Фичендлер — главный режиссер театра «Арина Стэйдж». В этот момент я как раз попала в больницу. А когда выписалась, восемь дней пролежав под капельницей без еды, — узнала, что пропустила показ и кого-то уже нашли. Я все-таки позвонила в театр и объяснила ситуацию. Мне пошли навстречу и устроили внеочередной показ. Но я была так слаба, что читала текст невыразительно и не произвела впечатления. К тому же на роль уже была утверждена актриса, мне просто оказали любезность. Я расстроилась — к отказам я не привыкла. Знакомые успокаивали меня. Американские актеры говорили: «У тебя должно быть на ближайшие дни запланировано по пять-семь показов, тогда отказ пройдет незамеченным… нам все время отказывают, мы привыкли». А другой близкий друг, Тимур Джорджадзе — бывший москвич, режиссер по образованию — наставлял: «Дорогая моя, они — великие, всё делали ради роли, ложились подо всех, спали с самим чертом, если надо, обманывали, наставляли рога, это твари, но гениальные твари! Посмотри на Лоуренса Оливье и Вивьен Ли, на всех мировых звезд… монстры, ради карьеры готовы любого продать, потому что для них это главное! А ты?» Я любила ироничного Тимура — так и не знаю, зачем он это мне говорил, наверное, от досады… на жизнь! Он был мне замечательным другом… гостеприимным, приветливым, чутким. А потом с ним случилось это несчастье. «Мне поставили диагноз — рак!» — сообщил он как-то по телефону. — Вот тебе и бабушка-долгожитель в Грузии! Мы с Эдди пришли в кабинет к врачу, специалисту по раку, сели перед ним, сидим и слушаем. Он стал ходить перед нами и рассказывать о раке так, словно речь идет о первой любви! Такой молодой, упитанный, краснощекий и говорит с интересом, жестикулируя, делая паузы, взахлеб, можно сказать — с вдохновением. А мы сидим и слушаем… я и Эдди. Потом она спрашивает его: «Доктор, что нам делать?» А он отвечает: «Ничего!» Умирая и проходя химиотерапию, он звонил мне и делился наблюдениями — как может рассказывать только театральный режиссер… с подробностями. Потом он перестал звонить. Его не стало.

После больницы и пролета с Любимовым я провела какое-то время в Вермонте, у Кевина. Он знал о моем пошатнувшемся здоровье и предложил восстановиться на природе. «Спасает какого-то наркомана!» — объяснял он со вздохом любопытствующим друзьям. А спустя месяц я вернулась в город. Свое возвращение я ознаменовала переездом на другую квартиру, поселившись возле самого Колумбийского университета в небольшой комнатке. В своем дневнике (я завела его по примеру всех пишущих людей) я сделала запись: «Второй день в новой квартире. Как назвать ее? Анти-Бойд? Контр-Баран?» Теперь я часто печатала на машинке всякие соображения по поводу того-сего. Меня это поддерживало, а также придавало исторический, духовный смысл всему происходящему, переводя его в ментальный план:

Прошло уже несколько недель, как я не видела Бойда, мы с ним разошлись, и оба понимали это. Я начала потихоньку набирать силы. Пошла как-то пройтись по городу, забрела в район 70-х улиц — меня туда потянуло, словно магнитом — и вдруг вижу знакомую худую фигуру. Идет ссутулившись и смотрит под ноги, потом наклоняется, что-то разглядывает на тротуаре, снова разгибается и продолжает путь, глядя вниз. Меня словно током ударило: он ищет деньги. Он заметил меня, обрадовался, спросил, куда я иду. Я сказала, что у меня есть пара свободных часов. Он попросил меня сходить с ним в кафе перекусить. Оказалось, что он давно уже не держал крошки во рту и брел по улице в поисках монет под ногами. «Даже заглянул в мусорный ящик в поисках чего-нибудь!» — сказал он. «Это что — бедность?» — почему-то спросила я его. Теперь этот вопрос кажется мне идиотским, но тогда я никак не могла понять, что именно американцы называют бедностью. «Да, бедность, — ответил Бойд, окинув меня ироничным взглядом, — и я очень хорошо знаю, что это такое!» (К слову сказать, в Америке не принято прибегать к помощи родителей, только в крайних случаях.) Я накормила его и расспросила, что и как. Оказывается, он ушел из «Петрушки» и теперь работает в другом ресторане, типично американском, под названием «Гиглз». А в университете пишет работу. «Кстати, Элейна, — сказал он мне, — ответь — каков основной закон природы, ну-ка?» Я напряглась: «Воссоздавать!» Бойд хлопнул себя по лбу и, вынув ручку, записал это в блокнот. С того момента мы стали воссоздавать наши порванные было связи.