Елена Коренева - Идиотка

Кроме меня, все остальные актеры должны были быть американцами, и играть надо было по-английски. Я принялась зубрить текст. Обнаружила, что с произнесением некоторых слов у меня большая проблема. Чуть поплоще вылетает из моих уст звук «Э» или «И» — сразу меняется смысл текста. Пришлось заняться дикцией с актером, исполнявшим роль Серебрякова. Выходили с ним на пленэр, залегали в высокой траве — подальше от посторонних — и издавали всякие странные звуки. Однажды он проникся ко мне особым трепетом и попытался поухаживать, но я резко его оборвала, впрочем, без злорадства: разморило человека, с кем не бывает. Дикцию он мне все-таки поставил, правда, были звуки и слова, непреодолимые для русского горла. Особенный хохот у всех вызывало то, как я произносила слово «счастье» и все его производные. У меня никак не получалось открыть рот должным образом, и дело тут не во мне, а в том, что у русских нет такого широкого звука, и это движение челюстью нам кажется противоестественным. А слова Сони в финальном монологе: «Что же делать, надо жить» — я произносила так, что слышалось: «Надо уезжать!» Если учесть, что по сюжету пьесы это происходит сразу после отъезда Елены Андреевны, Серебрякова да и самого Астрова, то смысл таких слов, произносимых Соней, прямо противоположен тому, что написано у Чехова: она призывает дядю Ваню терпеть и продолжать жить, как живут. И вся эта путаница происходила из-за звука «и» в слове «live» (жить) — он никак не получался у меня коротким, и звучало «leave» (уезжать). Со своей стороны, я много иронизировала над американцами, когда актеры спрашивали о своих персонажах: «Нет, ну все-таки, отчего они все так расстроены, ведь ничего особенного не происходит?» Русская хандра без явно выраженного повода им была напрочь непонятна. Правда, я сама в страхе думала, что ставить «Дядю Ваню» в городе Аспен, летом… для этого нужна особая дерзость.

Аспен, что в переводе означает «осина», был знаменит как горнолыжный курорт. Здесь отдыхали и жили круглый год многие голливудские знаменитости. Климат даже летом совмещал в себе все четыре времени года — на горизонте всегда белели вершинами горы, и это также привлекало сюда туристов и любителей спорта. Днем все разъезжали по трассам на велосипедах, играли в теннис, плавали или лазили по горам, а ночью — подрывали полученное за день здоровье в барах и ночных клубах. Находился город на высоте двух или более тысяч метров над уровнем океана, и это тоже придавало ему особый колорит — полбокала вина действовали, как два, дышать поначалу было сложно, зато когда привыкаешь — это чистейший нектар, да и вообще все физиологические процессы здесь происходили в ускоренном темпе. В то лето 1987 года все говорили о предстоящем в августе параде планет или гармоничном совмещении планет: harmonic convergence. В связи с этим сюда съезжались все последователи системы Новой Эпохи (New Age), верующие в то, что на Земле наступает Эра Водолея, а люди, собравшиеся в Аспене — в такой благоприятной в энергетическом отношении точке — будут осенены благодатью. Именно здесь построили (или еще строят) Центр парапсихологии и аномальных явлений, чему активно способствовала любительница эзотерики Ширли Мак Лейн. Одним словом, Колорадо — штат особый, впрочем, как любое место, где есть горы.

«Колорадо, мое Колорадо, мой дружок, старина Карабин!..» — пел в школе мой одноклассник Сашка. А я вот попала сюда, ну и повезло же мне! Да и Леве тоже… Он шел на репетицию, поднимаясь по крутой улице медленными шажками, и, когда доходил до тента, в котором мы репетировали и играли, долго стоял, чтобы отдышаться. «Легкие замучили!» — говорил курильщик Вайнштейн. (На самом деле он уже тогда был болен неизлечимой болезнью, о чем я никак не могла знать.) Лева мне напоминал типично чеховского персонажа, если не главных действующих лиц его пьес, то по крайней мере героя рассказов: добряк, брюзга, рассеянный одиночка в помятом пиджаке, книжный червь. Вообще в его мизантропии было что-то лермонтовское… Соленый, одним словом, а может, состарившийся Треплев? Лева ставил спектакль памяти Анатолия Васильевича Эфроса — так и обозначили на афише и в программке. Я была рада такому поводу отдать дань замечательному режиссеру и добрейшему человеку. Мне досаждали слухи, которые поползли после его смерти и доползли до Вермонта — мол, не должен был занимать место Любимова на Таганке, и якобы гнев актеров был оправдан.

Я знала, что Моцарт не может стать Сальери, оттого воспринимала подобные разговоры однозначно. Даже написала в русскоязычную газету «Панорама» статью, посвященную Эфросу, называлась она «В поисках автора». Кстати сказать, Анатолия Васильевича знали на Западе как режиссера — книги его продавались в театральных магазинах, и студенты-актеры о них говорили, меня это и удивило, и порадовало.

Итак, я играла Соню, а на роль Елены Андреевны пришлось устраивать конкурс. В комиссии были я, Лева и актер, исполнявший Серебрякова. Мы сошлись во мнении, что стройная белокурая девушка по имени Сара Пратер (как выяснилось, один из ее дедов был из России) подходит для чеховской героини. Она была очень трогательна и восторженна, хоть и не столь профессиональна, как соперничающая с ней красивая брюнетка. Когда Саре сообщили о том, что роль досталась ей, она долго восклицала, обхватив свою голову руками: «Сейчас решилась моя судьба, вы не представляете, что вы для меня сделали, я вас обожаю!» Она имела в виду, что с этого момента определилась в своем решении посвятить себя актерской профессии. Вообще, судить о профессионализме работавших над спектаклем людей достаточно сложно. Многие не имели дипломов об окончании актерской школы. Был здесь писатель — исполнитель роли дяди Вани, был, конечно, и профессиональный актер — Астров, а также педагог-режиссер в роли Серебрякова. В Америке многие люди занимаются театром параллельно с чем-то другим — скажем, содержат магазин, пекарню или работают в офисе, пишут, строят, а временами и играют. Исключение составляют известные актеры, которых кормит профессия, или «столичные» из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса — там они в основном официанты, члены актерской гильдии и приехали в город ради будущей карьеры. Дипломы здесь немного значат — это бумага со штампом, за которой может скрываться кто угодно. Мне также запомнилась наша художница по костюмам, с экзотическим псевдонимом Франки Стайнц (от Франкенштейна). Франки была самой что ни на есть передовой авангардисткой, и ее вид не мог не шокировать. У нее были черные крашеные волосы, такая же помада на губах, синий лак на ногтях и характер милейшей улыбчивой женщины, скучающей в браке. Вот такая компания и работала над нашим самым-самым что ни на есть родным Антоном Павловичем Чеховым.