Елена Коренева - Идиотка

Хотя до Нью-Йорка было целых пять часов езды на машине, мы часто наезжали туда по выходным, праздникам или в каникулы. Обычно мы останавливались у Поля с Клодией — эксцентричной парочки супругов, живущих на Ривер-сайде, возле Гудзона. Поль — по профессии издатель — внешне копия Чаплина, только с пенсне и, в отличие от оригинала, альбинос. Его эксцентричность выражалась в артистическом поведении: он пел, был всегда в приподнятом настроении, шутил, но главное — очень своеобразно одевался. Он первый начал носить шотландские юбки, заставляя прохожих оборачиваться, на голове котелок или цилиндр, в руках трость, на шее непременно бабочка — одним словом, современный денди. В третьем или четвертом поколении он был из русских евреев по фамилии Розенталь, отсюда, возможно, и его пристрастие к утонченной театральности. Супруга же его, Клодия, представляла собой бурную смесь северных и южных кровей — происходила по отцовской линии из семьи итальянских эмигрантов, а по матери — из шведов. С Клодией мы чем-то были похожи внешне: короткая стрижка, глаза с прищуром и постоянная взнервленность, выражающаяся в непрерывной самоиронии и сарказме. Как-то раз, спросив у нее маленькие ножницы для ногтей, я получила категорический отказ: «Мы их грызем, а не стрижем!» Первое время она ошибочно принимала меня за избалованную русскую звезду.

Однажды я попала впросак: прокомментировала чью-то «типично семитскую» внешность и тем самым спровоцировала недоуменные вопросы обоих супругов: «А что это такое, разве есть какая-то особенность? У вас в СССР евреи внешне чем-то отличаются от остальных граждан?» Пришлось прикусить язык и впредь быть аккуратнее. Я получила урок: в Америке опасно затрагивать национальную тему, как мы походя делаем это в России, обзывая всех грузинами, татарами, армянами, пародируя их диалекты и так далее. Исключения, правда, есть и здесь: раздражают водители-японцы тем, что слишком вяло крутят баранку, орущие приемники, которые носят под мышкой только афроамериканцы, а «чиканос» — латинские эмигранты с их слепой подростковой агрессией — любят пострелять на ходу из машины, чтобы привлечь к себе внимание. Однако надо отдать должное американцам — они достойно справляются со своими идиосинкразиями, тем более если учесть, что они живут в эпицентре мировой эмиграции. Что до меня, то бессознательный расизм, приютившийся во мне, как и в каждом представителе моей страны, вытравлялся еще долго. Я делала много словесных «ляпсусов», теряя уважение близких. Черную певицу как-то назвала «хорошенькой обезьянкой», поинтересовавшись у мужчины, который ее знал близко, правда ли, что у темнокожих особый запах? «Как у всякой женщины!» — отозвался он, впервые обратив внимание на мой идиотизм.

Случались и другие накладки, коренившиеся в моих культурных установках и воспитании. Не забуду, как, усевшись смотреть телевизор в компании тех же Поля и Клодии, все долго выясняли, что будем смотреть — фильм Бергмана (кажется, «Змеиное яйцо») или комическую английскую группу «Монти пайтон». К моему сожалению, супруги настояли на комиках, вызвав тем самым мое тихое негодование: «Как можно предпочесть кого-то Бергману?» Поль и Клодия были просто обязаны выбрать психологическую драму, а не дурацкий, на мой взгляд, хохот. Это было, конечно, типично советское, интеллигентское восприятие дурного и хорошего вкуса, табу на легкомыслие в искусстве и какая-то патологическая тяга к печали и самоуничтожению, от которой американцы себя ограждают. Я еще не понимала, что демократия и плюрализм — взаимосвязанные вещи и что оппонента можно и нужно просто терпеть, а не обязательно уничтожать.

Хуже всего дело обстояло с моим собственным юмором. Он оказался фактически непереводим. Это открытие я сделала в первые же месяцы пребывания в стране. Самым сильным проколом были мои попытки острить в приличном кругу родителей Кевина. У них была приятельница, известный хирург-косметолог. При знакомстве со мной эта холеная дама сказала, что если мне понадобится ее помощь — что-нибудь подрезать, отрезать, исправить — она к моим услугам. Я поблагодарила, сказав, что все у меня в порядке, впрочем… тут я сделала маленькую паузу, наклонилась к ее уху и произнесла так, чтобы все слышали: «Если не считать, конечно, хвост! Вот его, пожалуй, стоило бы удалить…» Она заморгала, явно не понимая, что я имею в виду, и переспросила: «Что-что?» Я повторила четко и ясно: «Мой хвост, ну там, сзади!..» Почтенная дама повернулась к Кевину, ища объяснений и более точного перевода, но и после того, как он, хихикая, перевел ей, что его супруга сострила, она осталась в сомнениях: может, и правда есть хвост?

Я, конечно, подливала масла в огонь своим несовершенным английским или же незнанием тех «кодов», которые заключены в звуковых и мимических реакциях каждого народа. Так однажды я насмешила благочестивую компанию родственников мужа в самый неподходящий для юмора момент. Речь зашла о внезапной трагической кончине их общей знакомой, и я, решив выразить соболезнование и продемонстрировать свое понимание предмета разговора, после кульминационных слов рассказчика«…и она умерла!» — в полной тишине произнесла: «Упс!!!» В этой ситуации данное восклицание было также не к месту, как русское «Бодает!» или французское «О-ля-ля…». Но я в тот момент не видела никакой разницы, а потому и вызвала смех всех собравшихся, несмотря на трагичность момента. Поль и Клодия, услышав эту историю, еще долго посмеивались надо мной, предложив на выбор выражения типа «бабум!» или «рьюу — ху!» — мало ли, кто-нибудь ногу сломает, попадет в аварию, да вообще случится чего — авось пригодится.

Противоречия двух культур были настолько «аховыми», что человек, пойманный в их капкан, автоматически становился эксцентриком — хотел он этого или нет. В письмах к родственникам я делилась нюансами переживаний, отсылая своеобразные трактаты в Москву о России и Америке. Иногда даже в стихотворной форме:

Итак, я вновь отрабатывала карму Элизы Дулиттл — казаться нелепой и смешной, попадающей впросак простофилей, но где, как не в чужой стране, эта роль наиболее естественна? И коль скоро ожидает счастливое продолжение героини Бернарда Шоу — все хорошо. Другое дело, если состояние блаженного неведения пожизненно… А может, это все-таки признак особой одаренности натуры?