Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

Вот и тем безликим утром мы с Виктором Платоновичем корчим недовольные рожи: бывает, дескать, веселее.

– Может, поедем прокатимся на метро? – придумал развлечение В.П. – Покажу тебе одну штуку!

Здесь же, на пляс Пигаль, спустились в метро. Через пару остановок поезд метро вылетает из-под земли и по эстакаде грохочет на уровне третьего этажа.

Я таращусь во все глаза – всё ведь в диковинку.

– Мы выходим!

Шумная и неуютная площадь, серые дома, скопище чернокожего народа, красоты, скажем прямо, никакой. Фонари, как сталагмиты из голубиного помета.

– Знаешь, как называется эта станция? «Сталинград»! В честь битвы! – торжествующе сообщает В.П.

Я вежливо удивляюсь. Послонявшись, едем домой.

– Ты так и не уловил, Витька, – говорит Некрасов, глядя в окно. – Как мы едем? От «Сталинграда» до «Пигаль»! Вот совпадение… Я одно время хотел так назвать новую книжку – «От Сталинграда до Пигаль». Мол, еду по этой линии и вспоминаю жизнь… Но не решился! Звучит слегка ёрнически. А, как ты думаешь?

Звучит, конечно, хлёстко, соглашаюсь я, но давать лишний повод для насмешек не стоит. Начнут всякие там советские бумагомараки злопыхать, чего их дразнить лишний раз.

– Да я на это, в общем, положил! Главное, я и сам не хочу! Чего поминать всуе… – говорит Вика и молчит уже до самого дома…

Встретив нас, Вика как мог старался подыскать нам приятелей-французов. Мол, чтобы мы практиковались в разговоре. Но из-за своего жалкого словаря и чудовищного произношения мы стеснялись вымолвить даже простейшую фразу по-французски. И если мы иногда осмеливались высказать подряд несколько слов, наши собеседники так напрягались, как будто старались вникнуть в третий секрет Фатимы. И после декламации продуманной, как нам казалось, фразы наступала унизительная пауза, после чего нас тихо переспрашивали: «Как вы сказали?»

И сколько из нас обиделись на Францию! Раздражала дикость местного населения – подавляющее большинство французов не знали даже приблизительно великого русского языка и чихали на своё невежество.

Нашей семье в эмиграции повезло, мы не прошли через все адовы круги и муки. Мы приехали к родителям, нам сразу же помогли – морально и материально.

Некрасов устроил нас в благотворительный фонд для еврейских политических беженцев. Его шеф, с сумрачной фамилией Фауст, хотя рождён он был Адамом Райским, оказался участником Сопротивления и сердечным приятелем Виктора Платоновича. В фонде помогли советом и ободрили, дали денег на обзаведение, оплачивали транспорт, курсы французского…

Длинные, как полицейская дубинка, местные огурцы мы нарезали кружочками и подали гостям – угощайтесь!

Парижане, прежде чем съесть ломтик, долго орудуют ножом и вилкой, очищая кожицу. Некрасову приходилось постоянно уговаривать всех есть прямо так, это вкуснее! Но парижане не соглашались и пугали, мол, так никто огурцы не ест, можно отравиться. Мы дивились такому идиотизму.

Это ещё ничего, шутил наш новый друг Юра Филиппенко, а вот когда вам в буржуазном доме подают целый персик и вы обязаны очистить его от кожицы десертным ножом и вилкой, тогда вы обливаетесь одновременно и горячим, и холодным потом. Есть что потом вспомнить!

Но все эти огурцы и персики с кожицей просто ничто по сравнению с французским языком!

Некрасову было хорошо, он сразу же окунулся в русскую среду и уже не вылезал из неё, как говорится, до могилы. Наслаждаясь обществом, в котором все, и французы в том числе, говорили только по-русски. И совершенно не терзался, что это препятствует совершенствованию французского языка. Он и так говорил по-французски, как мы поначалу думали, прекрасно, просто нам всем на зависть!

А наш Вадик ещё лучше, все им гордились – пойди купи хлеба и узнай, когда они закрываются на перерыв!

Примерно тогда же я с ужасом констатировал, что несколько часов ежедневных занятий на курсах французского языка дали огорчительные плоды. Все беды усугублял французский прононс, недоступный носоглотке и уху простого советского человека. Даже два-три слова подряд произносились с некоей мукой. Французам же никакая мука не помогала, чтобы понять эти слова. Я в панике кинулся заниматься дополнительно, дома.

Но где можно пристроиться?! Негде! Нет ни малейшего местечка или закутка!

Домочадцы постоянно толкутся друг у друга на голове, от вечерних гостей спасу нет, каждую минуту, как аврал на подлодке, громыхает телефонный звонок, а разговоры чётко прослушиваются из любого уголка нашего терема-теремка. Все без исключения родичи, каждый в своей комнате, громко переговариваются, даже если кто в уборной.

Выход нашёл Вика.

В нашем теснейшем, как средневековый каменный мешок, санузле он положил на ванну гладильную доску, установил настольную лампу и усадил меня на стульчак унитаза.

Самообразование длилось ночами. Виктор Платонович помогал как мог.

По телефону говорил только громким шёпотом, шипел на часто нарушавших шумовую дисциплину маму и Милу и осаживал гомонящих гостей.

Через пару месяцев я начал понимать написанное на вывесках и осмысленно читать крупные заголовки газет – это радовало.

В общем-то, мы постепенно опарижанивались, как говаривал В.П. Мы научились ходить боком, как крабы, не отрываясь от витрин, понимать магазинные этикетки и при малой нужде смело проходить в уборную в первом попавшемся кафе…

Французы оказались чудом!

Мы с Некрасовым таскали их за собой по хвостатым очередям в префектурах, тянули с собой в магазины, мэрии, школы и издательства. Заставляли обзванивать всех бюрократов, искать ключи к влиятельным персонам, писать ходатайства и быть нашими гарантами, выслушивая наши стенания или похвальбу. Даже сейчас, через тридцать пять лет, мы поражаемся, как наши милые французские приятели не послали нас тогда в заветное место, а терпеливо и безропотно, как с парализованной бабушкой, возились с нами, не пытаясь придумать хоть какие-нибудь благовидные отговорки…

У мамы появилась первая близкая подруга.

Галина Никитична, бывшая дягилевская балерина, жила по соседству и однажды, придя в мясную лавку, обнаружила привязанную к ручке двери скулящую собачку. Ты чья, поинтересовалась добрая старушка, а мясник ответил, что собачка по-французски не понимает, она русская, её забыла хозяйка и сейчас, вероятно, вернётся за ней.

Но Галина Никитична привела Джульку прямо к нам домой. Так и познакомились.

В первый день она страшно удивилась, когда мама спросила у неё, кто в Париже может вставить молнию мужу в штаны.

– Зачем вашему мужу молния в штанах? – поразилась она и тревожно уставилась на маму.