Юрий Софиев - Синий дым

На мшистом камне неподвижны ели.
В Неретве вздыбилась, ревёт вода.
По каменным мостам и по ущельям
Торопятся ночные поезда.
Всё мимо! Мимо! Я почти сквозь слёзы
От грусти и от теплоты, смотрю
На станционные больные розы,
На пыльный сад, на позднюю зарю.
Вот девушка — виденья не продлить —
Средь виноградников идёт по склону.
И будет долго в сумерках следить
За фонарём последнего вагона.
Звено к звену плетётся сеть разлук,
Печальнейших разлук с самим собою.
Жизнь, иссякающая теплотою,
Выскальзывает медленно из рук…

Здесь человек раскапывал пещеру.
Внизу блестела древняя река.
И я увидел пепел влажно-серый,
Он бережно держал его в руках.
С волнением я трогал чёрный камень —
На пальцах угольный остался след.
Меж тем, кто разводил костёр, и нами
Легла дорога в сорок тысяч лет!
Он мне сказал:
— На древнем пепелище
Дней многотысячных осталась тень.
Мустьерка-женщина варила пищу,
Мустьерец-муж отёсывал кремень…
Дыхание летело ледяное,
Оленье стадо подошло к реке,
Шерстистый носорог, в час водопоя,
Глубокий след оставил на песке…
Мой собеседник вдаль закинул взор.
И закурив устало, выгнул спину.
Внизу река несла свои глубины,
Леса бежали по извивам гор.
Сказал:
— История! Ты в основном не волен.
Ты вырастаешь сам, как плод её.
Зато в твоей высокой, гордой воле
Очеловечить это бытиё.

Я только и помню
— Можно ли помнить иное —
Уплывала платформа
И в пятне световом фонаря —
Лицо твоё,
Печальное, как осень,
Любимое, прекрасное лицо!

Синевой и теплотой осенней
Комната наполнена твоя.
На полу трепещущие тени
От листвы каштана.
Я и ты.
В этот летний день
— Числа не знаю —
В час, когда закат позолотил
Пыльные деревья и сараи,
Расставаясь,
Я сказал: «Прости!»
Расставаясь!
Милая, навеки!
Предавая и теряя всё!
И ладонью прикрывая веки,
Ясно вижу я лицо твоё…

Закат над озером. Чернеют сосны
На красном фоне неба и воды.
Вся жизнь моя предстала мне, увы,
Неправедной, случайной и несносной.
Всё, что люблю я, — всё добыча тленья!
Существованье жалкое моё
В потоке том, где каждое мгновенье
Проваливается в небытиё.
И скованный судьбою и природой,
О, как он бьётся, рвётся и дрожит
Комочек праха! Как он дорожит,
Быть может, выдуманною свободой.

Как сгусток человеческих страданий —
Палата задыхается в бреду.
Среди разбросанных воспоминаний
К дням неоправданным опять иду.

Казалось, — больше ничего не надо.
Печаль и боль уже сочтённых дней.
Но вопреки всему,
Как беспощадно
Единоборство с гибелью моей.

Горизонт холоднее и шире.
Поднялась изумлённо бровь.
И не раз ещё в этом мире,
Милый друг, разобьёшься в кровь!
Ни советом, ни мудрым словом —
Ничем и никак не помочь.
Это знанье о мире новом
Постарайся сама превозмочь.

Всё, как прежде — чёрная вода,
Через Сену каменные арки.
Та же мартовская чернота,
Те же звёзды в ней сияют ярко.
Вот на этом самом парапете
Слушали неясный шум ночной.
Только мы давно уже не дети,
Только мы не прежние с тобой.
Милая, как грустно! Как печальна,
Как прекрасна жизнь! Спешим! Спешим!
Силуэты крыш и отблеск дальний —
Зарево над городом большим…

Было синее море и ветер и звезды.
В очень жарком июле цветение лип.
И Бискайский залив, непокорный и грозный,
Пиренеи синели во влажной дали.
Наше позднее счастье палатка хранила,
На суровой скале, под высокой луной.
Счастье? Может быть, море его поглотило,
Беспощадной и гулкой ночною волной?
И ещё мне запомнился столб семафора
На пустынном, уже заржавевшем пути.
Всё проходит. И неотвратимо и скоро
Преграждающий вспыхнет огонь впереди.
Сохнет липовый цвет. Осыпаются листья.
Даже звёзды сгорают и гаснут в глуби.
Но короткий твой путь всё ж оправдан, осмыслен,
Если дал что-то людям. Был добр и любил.

В столовой нашей жёлтые обои —
Осенний неподвижный листопад.
И нашу лампу зажигать не стоит —
В окне ещё не догорел закат.
Дни «роковые», сны… а что осталось?
— Одна непримиримая усталость…
Что ж, побеседуем за чашкой чая,
(Давно беседы мирны и тихи)
И если ты захочешь, почитаю
Усталые и грустные стихи.

Жизнь уходит.
Уходит.
Уходит.
Тишина.
Одиночество.
Горечь.
Неожиданно быстро, а вроде
Было радости много и горя.
И любовь, что даётся немногим,
Что сильнее беды и тревоги.
И судьба, что даётся не каждому.
Благополучие?
— Это неважно!
А, однако, что пропущено,
Не замечено в жизненной гуще.
Одиночество.
Письменный стол.
Неужели король гол?

Как в половодье мутная вода,
Так сердце с расточительностью мота,
Несёт и топит трудные года
Весной в стремительных водоворотах.
Вновь ровный след велосипедных шин
Ложится на шуршащий влажный гравий,
И розовеют яблони долин
Нормандии — в своей весенней славе.
Земля, земля! Как мы прощаем много
Своей нелепой, горестной судьбе,
Как блудный сын у отчего порога,
Когда мы возвращаемся к тебе.

Пухлый и рыхлый, как белая вата,
Ночью выпал чистейший снег.
Радости сколько весёлым ребятам,
И улыбается пожилой человек.

В общем, снег теперь бел, как волосы,
И казалось бы — не до смеха,
А хочется крикнуть полным голосом
И ждать ответного эха.

В густых заснеженных зарослях
Возятся озорные щеглы.
Жизнь, в неожиданной старости
Пой, как полёт стрелы.

О человеческой судьбе,
Об этой «жизненной дороге»,
Не только о самом себе,
С задумчивостью и тревогой.
Y всех подводит смерть итог,
И это униженье неизбежно.
И что ж в итоге? —
Несколько небрежных
И часто неудачных строк…