Юрий Софиев - Синий дым

Здесь логика не может быть в ответе.
Ассизский мир,
Где — «Здравствуй, брат мой, волк!»,
Где на лугу зелёном грезят дети,
Хоть рядом жвачкой занят разум-вол.

Здесь плачут под «Муму»
И «братьев меньших»
Здесь никогда не бьют по голове.
Рассвет и многогласен, и застенчив,
Над синим озером роса в траве.

О, идиллическое сновиденье!
Простоволосая, святая чепуха!
Но почему ж не рушит наважденья
Весёлый, трезвый оклик петуха?

Цветите, добрые, большие дети,
Несите в жизнь ваш инфантильный бред.
Вас не задушат трезвые на свете,
Хотя они несут через столетья —
В насилье и борьбе —
Неисчислимость бед.

За окном порывы злого ветра,
Мечутся деревья и цветы.
В той же шляпе голубого фетра
Мне опять приснилась ты.

И опять мы спорили, рядили
О любви, о жизни, о стихах.
И опять казалось, пропустили
Счастье второпях и впопыхах.

…И теперь, когда «одной ногою…»
Вдруг за молчаливой тишиною
Горечь (и какая!) сожаленья
О растраченных годах,
а не мгновеньях!
И невозвратимо.
Мимо, мимо,
Очень зримо!

Пепельной скалою
Собор Парижской Богоматери.
Я — у портала.
Он — наверху.
«Ужо тебе!»
Давно мы спорим.
Крылатый,
Каменный,
Уверенно-спокойный,
Высунув язык
И щёки подперев,
Он смотрит вдаль —
К истокам и свершеньям.
Рушит полог неба,
Пылает над Парижем.
Бормочет сонно Сена,
Барки у причалов обтекая.
У каменного корабля Собора
История стремительно течёт.

История!
Податливый судья.
— Деталь отбрасывая
Письменно и устно —
Расчётливо итоги подводя,
Готова оправдать любую гнусность.
Деталь!
Людская беззащитная беда
— Насилия, предательства и пытки —
Такие мелочи
Проходят без следа.
Чуть снисходительно:
— Эксцессы и ошибки.
О, горечь нестерпимая противоречий —
Мятежный Каин,
Смертный демиург,
Дух творчества,
Сомнений
И
Исканий,
Вновь обнажи свой нож,
Чтоб порешить не Авеля,
А ветхого Адама.
Очисти путь грядущему.
Спаси планету.
А если всё сначала?
Гибельно и ложно.
Но где-то на предельной глубине
— Не разума, а сердца —
Невозможно!

Комочек праха — трепетное сердце,
— Символ человечьей жизни —
Из жалости,
Любви
Тепла
И доброты.
Всегда готово к подвигу
И жертве,
Всегда страдая,
Сострадая
И горя,
Живое человеческое сердце,
Как ты унижено
С великой мудростью твоею,
Казалось бы,
Столь верной и простой.

Давно мы спорим.
Он — смотрит на меня
Насмешливо,
С холодным превосходством
Разума,
Над детской беззащитностью
Сердца.
Расщеплен атом!
Космос покорён!
Впервые
Яблоко,
Подброшенное человеком,
На землю
Не упало.
Он — торжествует,
— Символ разума и смерти.
Он знает:
Жизнь возможна
Лишь при гибнущем светиле.
………………………………
Новая ярчайшая звезда —
Лишь взрыв распада —
Завершена
Смертью.
Он — презирает жизнь.
Он — смотрит на меня,
Наш гений века.
Освобожденный гордо от всего —
Поскольку «всё позволено»,
И всё оправдано
«Во имя»…

Он — гнёт природу,
Исправляет,
Подстёгивает —
На потребу.
Он — хлопочет
В Академиях наук
И в Анатомиях убийств
И разрушений,
………………….
Pro patria
Или
«Во имя гуманизма и всеобщего блага».
Двадцатый, небывалый, умный век!
Все страданья вынесем за скобки
И по заслугам воздадим ему?
Нет!

Бараки.
По проволоке — ток.
На вышках
Пулемёты,
Фары,
Бдительность,
Собаки.
А люди?
Можно ли назвать
Людьми…
— В затылок!
Под топор!
А петлю!
На мыло!

Было!

И для того, кто чист и человечен,
Немыслимо, невыносимо
Забыть
Майданек,
Аушвиц,
Колыму
И Хиросиму.

Бей,
Бей в набат,
Простое человеческое сердце!
Буди людей,
Зови людей
К восстанию
На всей планете,
От края и до края!
Пусть будет без границ и вышек
Общий человечий дом!
Ведь если мы тебя не свалим,
Дьявол, с пьедестала,
И властно не загоним В стойло,
То,
Рано или поздно,
Дьявол-Мыслитель,
Ты нам подпишешь
Смертный приговор,
Копытом или когтем
Кнопку нажимая…

Дождик — пускай он молчит.
Не хочу ни домой, ни спать.
Безмерным волненьем всклокочено
Сердце моё опять.
Что же я буду делать,
Подобный летящей тени?
Ставлю мою несмелую,
Нежность тихую на колени.
Я боюсь взбаламутить муть,
А твой голос опасен, как сталь,
Когда ты читаешь про жуть,
Про звёзды, любовь и печаль.
В глубинах моих безотрадность
И сам я — на пустыре шест.
А ты прости мою жадность,
Бесстыдную жадность
К твоей душе.

Учёный муж на кафедре бубнил,
Довольно скучно, о гражданском праве.
Ни рук мы не жалели, ни чернил,
И знаков препинания не ставя,
Записывали лекцию в тетради.
Вдруг написала,
С правом не поладив:
«Несмелой синевой цветёт февраль.
Ты помнишь, завтра
Едем мы в Версаль!»

И в этот памятный парижский вечер
Я посмотрел тебе в глаза,
И тяжестью упала мне на плечи
Тень от ресниц твоих,
Густых и длинных.

Вслух
Этот трепет словом называть
Казалось мне совсем излишним.
Ты медленно взяла мою тетрадь
И написала в ней четверостишье:

«Отдать тебе все дни мои глухие
И каждый взгляд, и нежный звонкий стих,
И все воспоминанья о России,
И все воспоминанья о других».

Мы миновали все каналы,
Большой и Малый Трианон.
Над нами солнце трепетало
И озаряло небосклон.

Мы отходили, уходили
Под сводом сросшихся аллей,
Не слышали автомобилей,
Не видели толпы людей.

И там, в глуши, у статуй строгих,
Под взглядом их незрячих глаз,
Мы потеряли все дороги,
Забыли год, и день, и час.

Мы заблудились в старом парке —
В тени аллей,
В тени веков.
И только счастье стало ярким,
Когда рванулось из оков.