Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

И так неизменно, до конца своего существования «амбар» хранил свой строгий, спокойный облик.

Моя мать, Наталья Михайловна, была единственной дочерью [3] Ее старшая сестра Анна Михайловна вышла замуж тоже в ранней юности за полковника Сорокоумовского и, родив сына — Михаила Дмитриевича, умерла. дедушки, Михаила Леонтьевича Королева. Ей было шестнадцать лет, когда ее выдали замуж за восемнадцатилетнего Алексея Васильевича Андреева, несмотря на то, что он был из небогатой и неизвестной в Москве семьи. Но он понравился прадедушке Леонтию Кирилловичу. «Дельный малый», — сказал он о нем, и свадьба двух молодых людей была решена за глаза. Я не знаю, сколько раз виделись до свадьбы мой отец со своей молоденькой невестой. Отец, рассказывая моим уже взрослым сестрам о старинных приемах сватовства, смеялся, что в восемнадцать лет, когда он женился, он больше интересовался разговорами с умным дедушкой, чем со своей невестой, девочкой, игравшей еще в куклы.

А. В. Андреев

H. М. Андреева (урожд. Королева)

Михаил Леонтьевич думал, что возьмет зятя в свое королёвское дело. Но тот не захотел. У его отца была небольшая колониальная лавка на Тверской, в которой он с малолетства начал обучаться торговле. По смерти отца, дедушки Андреева, он — единственный его наследник — встал во главе этой лавки и интересовался этим делом больше, нежели торговлей обувью. Он мечтал расширить дело и поставить его совсем по-новому.

Дедушка Михаил Леонтьевич одобрил планы будущего зятя и помог отцу встать на ноги. Он дал за дочерью большое приданое. С той поры отец мой расширил свое дело, и небольшая колониальная лавка обратилась с годами в известный во всей России «Магазин А. В. Андреева» на Тверской против дома генерал-губернатора на площади. Этот угловой дом тянулся от Тверской и Столешникова переулка до церкви Козьмы и Дамиана. Весь нижний этаж этого дома был занят магазином, в пристроенном впоследствии втором этаже помещалась гостиница «Дрезден». Она тоже принадлежала моим родителям. Называлась она еще «министерской» гостиницей, потому что в ней останавливались министры, приезжающие из Петербурга в Москву [4] У министра народного просвещения графа Дмитрия Андреевича Толстого (его называли «гаситель народного просвещения») было в этой гостинице свое отделение, где он всегда останавливался. Оно состояло из трех больших комнат (приемной, кабинета и спальни). В этом отделении он заболел и умер. Было известно, что граф перед смертью помешался, но об этом не распространялись. У нас в доме хорошо были осведомлены о его болезни. Нам рассказывал управляющий «Дрезденом» о странном пункте помешательства графа. Он воображал себя лошадью. Ему в его комнатах устроили род конюшни, кормушку, из которой он стоя ел. Он стучал об пол ногами, ржал. Ночью он не раздеваясь ложился на пол. Нас, детей, очень интересовала эта удивительная болезнь. .

В десяти минутах ходьбы от Тверской, в Брюсовском переулке, д. 19 {5} 5 Брюсовский переулок, 19 — (ул. Неждановой, 19). Сохранились оба дома, описанные в «Воспоминаниях». Детство Е. А. Андреевой прошло в доме, расположенном во дворе. , был наш дом, где мы все родились и выросли. Он стоит там до сих пор. Из сада, посаженного моей матерью, уцелело еще одно дерево, ему, как и мне, верно, под восемьдесят лет.

Дом Андреевых в Брюсовском пер.

После своей свадьбы отец привез в этот дом молоденькую жену, которая еще продолжала играть в куклы [5] Один англичанин, живший во дворе нашего дома, с ранней юности помнил рассказ своего отца о красавице девочке, приехавшей после свадьбы с куклой на руках и игравшей с нею в саду. Он написал об этом нам, детям, из Англии, узнав о смерти моей матери в 1910 году, ей было восемьдесят четыре года. . Мать моя жила с двумя старшими тетками отца, заведовавшими хозяйством молодых.

С увеличением нашей семьи к дому пристраивались комнаты, во дворе возводили флигеля и службы: конюшни, коровник, прачечную и кладовые. Большая часть двора была крыта огромным железным навесом. Под ним складывались товары, что свозились для магазина. Около ворот было двухэтажное каменное помещение, где хранились более деликатные товары: чай, доставленный из Китая, зашитый в мешки из буйволовой кожи. В «фабрике», как назывался этот дом, в первом этаже была паровая машина, приводящая в движение разные мелкие машины, что пилили сахар. Во втором этаже сахарные головы обертывали в синюю бумагу или наколотый сахар укладывали в пакеты. Там же сортировали, развешивали и убирали чай в деревянные ящики на два, четыре и больше фунтов. В таком виде они отправлялись в провинцию. Главная клиентура отца, кроме москвичей, конечно, были помещики. Они выписывали по отпечатанному прейскуранту в свои поместья запасы товаров на целый год. Для этого и предназначалась особенная упаковка товаров, которой и был занят большой штат служащих.

Машину и всякие приспособления отец выписывал из-за границы, куда сам ездил осматривать новые изобретения по этой части [6] Так как он не говорил на иностранных языках, он брал в поездки за границу старшую дочь — сестру мою Сашу с ее гувернанткой. Они обе служили ему переводчицами. В то время в Париже на русских смотрели как на дикарей. В одной буржуазной семье, с которой отец ближе познакомился, очень удивлялись воспитанности, хорошим манерам моей сестры, ее знанию трех языков и начитанности во французской литературе. Барышни этого дома и их братья предлагали о России несуразные вопросы. Например: «Как вы выходите из домов зимой, как не тонете в снегу?» И, видимо, не очень верили, что у нас такие же улицы, освещенные по вечерам, что передвигаются в экипажах, как и в Париже, только зимой в санях. «Но волки на вас все же нападают? Вы их не боитесь?» .

Из окон нашей верхней детской нам, младшим детям, помещавшимся там, был виден почти весь двор. И наблюдать за ним было очень интересно, так как движение на дворе не прекращалось с раннего утра до сумерек во все времена года. Со скрипом раздвигались в обе стороны железные ворота — они всегда были на запоре — и пропускали ряд нагруженных телег: небольшие синие бочки с маслом скатывались с воза по сходням прямо в подвал; огромные белые деревянные бочки с кусковым сахаром катили под навес, а тюки и ящики подвозили к большим железным весам. Развесив, их уносили под навес, где старик Митрофаныч распоряжался, куда что ставить.