Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

Я тотчас же легла, вернувшись в свою комнату, и тотчас же заснула. И спала как мертвая.

Проснувшись утром, я не сразу вспомнила, что вчера было. Но вспомнив, пришла в неописуемый ужас. Он целовал меня, и я не оттолкнула его, не ушла от него, Боже мой, что он обо мне подумал! Чувство стыда, никогда не испытанного мной, терзало меня нестерпимо. Что теперь будет? Как я покажусь на глаза людям, что я скажу Нине Васильевне? Никто еще не знает… А он? Что он подумал? Он не будет меня больше уважать. «Моя святыня» — как он меня называл. Хороша «святыня»! Я навсегда упала в его глазах. Что мне делать, что дальше будет…

Я не могла решиться выйти из своей комнаты. Я сказалась больной. Лежала со спущенными шторами и стонала от душевной муки. Если я виновата, то и он тоже. Он даже больше меня, он мужчина, он старше, он не должен был, он оскорбил меня… Так думала я, и совершенно искренне. Но в самой-самой глубине души я знала, что он не обнял бы меня, не поцеловал бы меня, если бы я этого действительно не хотела. «Я отдалась ему», — вдруг пришло мне в голову. Это слово я впервые поняла во всем его значении. Я принадлежу ему, женатому, семейному. Я умирала от стыда и ужаса. Что теперь будет? Мы никогда с ним не увидимся. Я говорила себе это словами, а в душе было одно неудержимое желание — увидеть его хоть на минуточку, увидеть, как он посмотрит на меня, что мне скажет. Но я не решалась выйти, я не могла увидеть его при других. Боже мой, что делать, что делать!

Я спросила сестру Машу, что делается в доме, где гости? «Разъезжаются», — ответила Маша и прибавила, что Лэля (жена Сергея Ивановича) хочет непременно проститься со мной. Нет, нет! Ее я не могла видеть! Я завернулась с головой в одеяло и застонала от непритворной боли.

Прошло несколько часов. Мне принесли завтрак в постель. Я была очень голодна, но было неловко показать это. Нина Васильевна заставляла меня есть. «При мигрени это помогает», — говорила она, стараясь не глядеть на меня. Я со слезами сказала, целуя ей руки, что сейчас не могу говорить… «И не надо, не надо, если тебе легче молчать».

Из своей комнаты я слышала, как подавали экипажи к крыльцу. Я встала тихонько и пробралась в детскую, где видно было крыльцо. Как раз подавали его серую тройку. Его жена, в пальто и шляпке, вертелась во все стороны, искала глазами мужа и звала его. Он вышел на крыльцо с Ниной Васильевной, склонился перед ней низко, целуя ее руки, затем, приподняв шляпу, сделал общий поклон, мрачный и бледный, без обыкновенных своих шуток, сел в коляску, в которой уже поместилась его жена.

Огибая дом, коляска проехала под моим окном, я видела, как внимательно он смотрел во все окна. «Он ищет меня», — подумала я радостно и всем существом своим потянулась к нему. Еле сдерживая рыдания, сотрясавшие меня, я побежала вниз спрятаться в своей комнате.

На другой день, когда я утром вышла к чаю, меня все спрашивали, что такое со мной было вчера? «Мигрень», — врала я, краснея. Алексей Владимирович подсел ко мне и посмеиваясь сказал вполголоса: «Какое странное совпадение, у Сергея Ивановича вчера тоже была мигрень, он до утра ходил по саду и выкурил все сигареты, но, видимо, не помогло. Не знаете ли вы, Катенька, что такое с ним?» Я мучительно краснела, но не нашлась сказать ни слова.

Нина Васильевна ждала, что я заговорю с ней. Но я не могла — с ней меньше, чем с кем-нибудь. Если бы я ее послушалась, не сближалась бы с Сергеем Ивановичем, ничего бы не было. Но… но, как это ни странно, я не жалела, что это было, только ни себе, ни тем более кому бы то ни было другому не могла в этом признаться. Я искренне каялась, негодовала на себя, презирала, но в душе радовалась, да, я радовалась, что это было.

«Завтра приедет Сергей Иванович один. Он мне сказал, что ему надо поговорить с тобой наедине», — сказала Нина Васильевна, улучив минутку, когда мы были одни. Меня охватила безумная радость. Больше всего я боялась, что не увижу его, что он не захочет меня видеть… Завтра все объяснится с первых же его слов. И может быть, вчерашнее совсем не так ужасно и стыдно, как мне казалось.

Я молчала, в первый раз в жизни молчала с Ниной Васильевной и своим молчанием лгала ей. Значит, это очень дурно, раз я ей не могу сказать об этом.

Но сейчас мне было все равно. Только бы его увидеть, только это мне нужно, только это необходимо.

И я считала минуты. Боже, как бесконечно долго тянулся этот день, эта ночь… Я все гадала, какой будет наша встреча, придумывала, что я ему скажу, как буду держаться. Мне хотелось, чтобы я была бледна, как княжна Мери во время ее объяснения с Печориным. Но я буду еще холодней и неприступней, чем Мери. И конечно уж не заплачу. Я его накажу холодным презрением. Я совсем-совсем не могла себе представить, что он собирается мне сказать. Несмотря на свою насмешливость и злые остроты, Сергей Иванович был мягкий и чувствительный человек. Вероятно, он будет просить прощения у меня. Я не прощу его… Нет, прощу…

Теперь я пишу, облекая мои мысли в ясные, трезвые слова, и получается совсем не то. Тогда у меня в голове была полная путаница. Чувства мои были до того смутны, смятенны, противоречивы. Я совершенно была не в состоянии разобраться в них. Я только ждала его, и сердце мое замирало от блаженства.

Он приехал, когда мы сидели за завтраком. Ни с кем отдельно не здороваясь, сделал общий поклон, извинился, что опоздал, сел прочти против меня. Как ни готовилась я к встрече с ним, я страшно растерялась, не могла решиться поднять глаза. Я только прислушивалась к его голосу — злому и нервному. Он рассказывал о каком-то неприятном деле, задержавшем его. Не знаю, смотрел ли он в мою сторону. Нина Васильевна все время украдкой взглядывала на меня.

После завтрака она задержала меня в столовой. «Катя, девочка моя, — сказала она взволнованно, нежно обнимая меня, — дай мне слово, что ты ничего не будешь решать одна, ничего ему не обещаешь, не свяжешь себя словом». — «Обещаю, — нетерпеливо сказала я, — но где мне с ним говорить? Идет дождь, на балконе люди». — «Пойди в библиотеку. И помни, что ты дала мне слово». — «Да, да…»

Я видела, что Сергей Иванович стоял на балконе с чашкой кофе в руке. Нина Васильевна что-то сказала ему. Он тотчас же поставил недопитую чашку на стол и быстрыми шагами пошел через залу в библиотеку. Я опередила его. Он взял мои руки в свои, поцеловал их и закрыл ими свое лицо. «Вы знаете, что я хочу сказать, Катя?» (он сказал Катя, а не Катенька, как всегда) — начал он прерывистым голосом, поднимая на меня свои горящие глаза. «Нет, не знаю», — ответила я совершенно искренне, но в ту же секунду я уже знала, что он скажет, и чувство радости и счастья переполнило мою душу. Я забыла все свои терзания. «Я люблю вас, люблю вас одну и навсегда. Мы должны быть вместе. Ты создана для меня. Ты будешь моей женой. Ты хочешь быть моей? Катя, скажи».