Мэй Пэнг - Любить Джона: Нерассказанная история

«У него нет Мэй, которая позаботилась бы о деталях», — сказал Джон, когда мы смотрели, как студийные ассистенты заметались вокруг в поисках двадцати семи стульев и двадцати семи стоек.

«Он не заслуживает этого», — ответила я.

В то время, как ассистенты расставляли стойки и инструменты, Спектор прохаживался по студии, давая советы музыкантам. На установку ушло изрядно времени, ибо никто кроме Спектора не знал, что будет двадцать семь музыкантов. Наконец оркестр занял место, и каждый был оснащен партитурой. Джон, просто вокалист, сел с края.

«Давайте попробуем», — сказал Фил. Он взял гитару и сыграл «Бони Марони» в самой простой форме. Не было абсолютно ни одного пассажа. Когда Спектор кончил, он выдержал короткую паузу, а затем сказал: «Вот так. А теперь давайте сыграем все вместе». Все сыграли эту песню в такой же простой форме.

Некоторые музыканты понимающе переглядывались. Они уже играли раньше со Спектором и знали, что он творил свое волшебство в контрольной кабине, беря простое исполнение мелодии и с помощью студийного оборудования превращал ее в нечто такое, что звучало гораздо более возбуждающе и сложнее, чем когда музыканты играли при основной записи. Музыканты же, не игравшие ранее со Спектором, выглядели смущенными и ждали от него указаний. «О'кей, то что надо», — сказал он и пошел в контрольную кабину, оставив всех ждать в студии, пока он энергично обсуждал что — то с двумя инженерами. Через двадцать минут он попросил ритм — секцию сыграть «Бони Марони». Были задействованы семеро музыкантов — три гитариста, два барабанщика и два клавишника, в то время, как двадцать других, включая Джона, оказались совершенно без дела. Ритм — секция проигрывала тему снова и снова. Трубач бросил счет после десятого или пятнадцатого раза. Ни одну запись не проигрывали, никто не получал никаких указаний. Ничего не объясняя, стараясь держать всех в смущении и на грани, обращаясь со всеми, как с машинами, а не с людьми, Спектор создавал атмосферу бедлама и путаницы, от которой он один испытывал подлинное удовольствие. Тем не менее никто не жаловался. Мифический характер сотрудничества между Джоном и Спектором, а также талант и слава участвующих музыкантов производили такое впечатление, что каждый старался изо всех сил.

Тем временем, в контрольной кабине, Спектор был занят тем, что создавал свою легендарную «стену звука». К тому времени, когда он закончит, ритм — секция, струнные, специальные эффекты, духовые и вокал Джона сольются вместе в то, что сам Спектор называл «приливной волной звука мощностью, достаточной, чтобы слушатель улетел».

Те музыканты и работники студии, которым он особенно симпатизировал, могли входить в кабину и смотреть на работу мастера. Все остальных Спектор прогонял криком. Джон спокойно наблюдал.

«Вот так он и делает свою стену звука, — сказал он мне. — Медленно, очень медленно.» Он был в восхищении от работы Фила. Медленно, кропотливо Спектор подлаживал звучание каждого инструмента в ритм — секции. Он экспериментировал с громкостью, заставляя каждый инструмент звучать на полную катушку, а затем уменьшая звук и смотрел, каков новый эффект, когда он наконец определялся с громкостью, он удваивал или утраивал эхо, соединяя вместе все инструменты и накладывая эхо на новое образование. Всю дорогу он прикладывался к бутылке бренди.

Джон тоже пару раз выпил, но алкоголь, похоже, не подействовал на него. Он слишком напряженно старался быть в хорошей форме. Этой ночью партию вокала записывали последней, и Джон хотел быть на высоте.

Я стала размышлять, для чего Спектор нанял самых лучших музыкантов, чтобы играть простую партию снова и снова. Но вскоре я поняла, что каждый раз, когда они играли, неизбежно появлялись какие — то тонкие вариации. Из этих нюансов Спектор и строил свою стену звука. Мне было удивительно, зачем ему нужно бесконечное повторение основы. Инженер отметил, что такого же эффекта можно было достичь с помощью электроники, но он был бы лишен специфического звучания Спектора.

Джон засмеялся, увидев, как я хмурюсь от того, что столько музыкантов слоняются без дела. Мы оба знали, что в более обычных условиях эти игроки могли проработать три часа и записать все свои партии в альбоме.

«Выключи калькулятор в своей голове, — сказал Джон со смехом. — «Все покроет конечный результат.»

Наконец Спектор удовлетворился ритм — секцией. Он собрал вместе духовиков. Саксофонист, потом трубач, а потом тромбонист прорепетировали свои партии. После этого он вернулся в кабину и приказал начать саксофонам. Саксофоны сыграли свою партию пять раз. «Снова», — приказал он. Похоже было, что саксофонистам придется играть «Бони Марони» до бесконечности. Они, однако, не жаловались.

В это время в студию заглянула Джони Митчелл. Она записывалась в соседней студии и решила навестить Спектора. Она уселась рядом с продюсером и стала смотреть, как он работает. Время от времени она посматривала на Джона и похотливо улыбалась. Было видно, что она флиртует с ним, и он был смущен этим. Поглядывая на Джона, она поворачивалась к Спектору и задавала ему вопросы по его работе. Продюсер бегло отвечал ей, а она говорила ему, что он ошибается. Это только еще больше злило его. Пока Спектор спорил с Джони Митчелл, запись остановилась. Наконец она ушла, и работа возобновилась.

И вот в три часа утра, через шесть часов после того, как мы начали, всех музыкантов снова собрали вместе, чтобы сыграть «Бони Марони», как это было в начале записи, а Джон пел вокальную партию.

Джон подошел к микрофону. «Я пою для Мэй, — объявил он. — Иди сюда, Мэй, я хочу петь тебе.» Я вошла в кабину и села рядом с Джоном. Я даже не подумала о предписании Йоко. Мне было приятно, что Джон будет петь для меня. «Я люблю тебя, Мэй», — сказал Джон. Затем он надел наушники. «Включайте запись», — сказал Спектор. Опытный певец, Джон записал вокальную партию менее, чем за полчаса.

«Проиграйте», — сказал Спектор.

Все слушали с напряжением. К тому времени мы все так выдохлись, что любая запись показалась бы нам чудесной.

«На сегодня все», — сказал он, и первая ночь в студии закончилась.

Джон ликовал. Я тоже была счастлива и чувствовала облегчение.

«Слушай, Мэй, — начала Йоко по телефону рано утром, — Я слышала, что прошлой ночью вы в студии держались за руки.» У нее, должно быть, были повсюду шпионы, и я чувствовала себя, как в фильме о самураях. «Ты же знаешь, что тебе нельзя этого делать.»

Я не хотела, чтобы Джон расстроился из — за нее, и сказала: «Я позабочусь об этом впредь». Джон еще спал, и Йоко сказала, что позвонит снова. В течение дня они с Джоном периодически разговаривали, но, что бы она ни говорила ему, он оставался в приподнятом настроении.