Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

Число неудач, приходившихся на каждую удачу, велико, но это никого не порочит. Напротив, борьба с трудностями делает честь нашим авиаторам.

Летчики упорно продвигались вперед и, наконец, наступили решающие дни. Люда передала, что в лагерь собираются лететь какие-то американские самолеты. Мы догадались, что речь идет о машинах, купленных нашим правительством, которые будут пилотировать Леваневский и Слепнев. Прошло еще несколько дней, и Люда сообщила, что над Уэлленом, несмотря на плохую погоду, на бешеной скорости пронесся какой-то самолет.

Пока мы думали и гадали, что это за таинственный самолет, Шмидт ушел в барак читать лекцию по диалектическому материализму. Меня вызвал Ванкарем.

— Зови Шмидта. С ним хочет говорить Ушаков!

Мы с Георгием Алексеевичем старые друзья и потому радостно приветствовали друг друга. Я объяснил ему, что придется подождать, что просьбу Шмидту передам, но не знаю, сможет ли он подойти к аппарату. Ушаков удивился:

— В чем дело?

— Отто Юльевич читает лекцию по диамату! Мое сообщение даже на Ушакова, человека бывалого, произвело впечатление. Он сказал:

— Раз так, то ясно, что в лагере все в порядке, но Шмидта все же позови!

Разговор Шмидта с Ушаковым, невольным слушателем которого по долгу службы оказался и я, был длительным и не очень приятным. Именно в эти минуты я услышал об аварии, приключившейся с Ушаковым на самолете Леваневского.

«У берегов Чукотского полуострова, подле мыса Онман, — рассказывал Ушаков Шмидту, — неожиданно начался очень сильный снежный шторм, прижавший самолет книзу. Видимость исчезла. Неожиданно перед несущейся с огромной скоростью машиной выросла стена. Казалось, самолет неминуемо врежется в эту стену, но Леваневский показал самообладание и виртуозность управления: в одно мгновение самолет почти вертикально пронесся над скалой, едва не коснувшись лыжами торчащих на ее вершине каменных зубцов. Через несколько минут повторяется почти та же картина. Пилот снова с честью выходит из испытания.

Дальше идти бреющим полетом невозможно, самолет набирает высоту. На высоте 2000 метров — новый снежный шторм, и начинается обледенение. Машина потеряла обтекаемость и стала терять скорость. Вентиляционные трубки покрылись льдом. Работа мотора нарушилась. Машина начала проваливаться…

Спланировав вниз, летчик полетел над прибрежным льдом, выискивая посадочную площадку. Вдоль берега шла узкая полоска сравнительно ровного льда. Самолет снизился и получил удар, которым снесло правую лыжу. Вторым ударом снесло левую лыжу и самолет бросило так, что он ударился в торос и остановился. Потеряв сознание, Леваневский неподвижно склонился над штурвалом. По правой щеке от глаза стекала за воротник тужурки струйка крови.

Медленно, но все же сознание вернулось к нему. Я залил рану йодом, сделал перевязку и, так как самолет приземлился подле чукотской яранги, стал организовывать транспорт для перевозки пилота».

Шмидт хмуро выслушал невеселый рассказ Ушакова, а потом разговор пошел о собачьих упряжках, которые надо переправить на льдину, на случай, если с авиацией что-то окажется не совсем в порядке.

Собак решено было доставить с дальним расчетом, По мере того как челюскинцы будут улетать на материк, возможность приводить в порядок лагерные аэродромы станет все более и более ограниченной. Не исключено, что посадочные площадки будут разрушены, когда на льдине останется всего лишь несколько человек, которым просто не хватит сил на их восстановление. Авиация без аэродромов станет бессильной, и придется уходить пешком. Не вызывало сомнений, что тяжелейший пеший поход до берега гораздо легче сделать, имея надежных собак.

Наконец наступил день, когда мы получили сообщение о том, что к нам летят самолеты. Это было 7 апреля. Самолетов было три — «Флейстер» Слепнева, Р-5 Каманин и на Р-5 Молокова. Первыми вылетели Р-5.

Все три летчика хотели лететь вместе и прибыть в лагерь одновременно.

Поначалу шло все как задумывалось. Однако, когда Слепнев, имея на борту пассажира Г. А. Ушакова, догнал товарищей, он увидел, что за самолетом Молокова тянется шлейф темного дыма. У Василия Сергеевича барахлил мотор. Продолжать полет было опасно, и, сопровождаемый Каманиным (для подстраховки на случай вынужденной посадки), Молоков вернулся в Ванкарем, чтобы исправить повреждения.

Вылетая из Ванкарема, Слепнев сообщил по радио: «Буду в лагере через 36 минут». Я удивился такой точности и посмотрел на часы. Через 37 минут на горизонте показался самолет Слепнева. С большой скоростью он приближался к лагерю, сделал крутой вираж и потом почему-то долго кружился над аэродромом. В лагере недоумевали.

При посадке самолетов на сигнальной вышке обычно находился штурман Марков. Так как он должен был сообщить мне о посадке, мы условились: троекратный взмах шапки над головой означает благополучную посадку. Но сколько я не глядел, Марков неподвижно стоял на вышке, никаких знаков не подавал, а потом стал спускаться на лед. Что-то неладно. Так оно и оказалось. Вскоре пришли с аэродрома и рассказали, что случилось.

Аэродром был узок, а машина Слепнева обладала высокой посадочной скоростью. Ветер мешал пилоту совершить посадку, несмотря на летное мастерство. Самолет запрыгал, замахал крылышками и, выскочив за пределы аэродрома, подломался. Когда машина остановилась, из нее, словно ничего не случилось, вышел Слепнев. Одет он был с иголочки, что выглядело особенно заметным на фоне наших весьма обшарпанных туалетов: на нем была великолепная меховая куртка, видимо, эскимосского пошива на Аляске, и игривая шапка с меховым помпончиком. Этот пижонский наряд в сочетании с умением Слепнева носить костюм и его великолепным самообладанием не мог не производить впечатления.

Слепнев привез ящик американского пива, шоколад, сигареты — одним словом, ему было чем угощать нас, пока механики, во всеоружии опыта, накопленного при штопании и латании бабушкинской «шаврушки», приступили к исправлению повреждений слепневского самолета.

Собаки, которых привезли Слепнев и Ушаков, не сразу были оценены по достоинству. Они показались мелкими и слабосильными. Но это было не так. Другом собачьей своры и главным каюром лагеря стал наш боцман Толя Загорский. Он отлично знал чукотских собак и умел обращаться с ними, так как во время зимовки подле берегов Чукотки парохода «Ставрополь» Толя подружился с чукчами и научился управлять нартами.

Оглядев напуганных воздушным путешествием и непривычной обстановкой собак, боцман крикнул им что-то по-чукотски, и собаки, почуяв в нем друга, раскрыли ему свои бесхитростные собачьи души, наполненные множеством чувств, среди которых далеко не последнее место занимает чувство дружбы.