Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

Весной 1936 года, когда происходили эти важные события, я, как уже известно, читателю, зимовал на Домашнем. Именно туда и пришел запрос Папанина: можно ли шить полярное обмундирование по размерам моей одежды, оставшейся в Москве?

Конечно, можно! Я немедленно отправил жене телеграмму, чтобы в качестве эталона был передан мой лиловый костюм, тот самый, который я сшил в Японии после прихода туда «Сибирякова», не доглядев, что из такого же материала заказал себе костюм и Ширшов.

Эталон оказался удачным. Вернувшись с острова Домашнего, я обнаружил, что сшитые по нему полярные туалеты сидят на мне отлично. Но мало того — я не обнаружил самого эталона. Костюм исчез. Впрочем, нет худа без добра: это избавило меня от необходимости опасаться, что вдруг мы с Ширшовым появимся где-нибудь, одетые как близнецы.

Следующая радиограмма, предлагавшая прислать пожелания по поводу создания специальной радиоаппаратуры, окончательно убедила: в своих предположениях я не ошибся и на полюс обязательно попаду.

Первомайское поздравление Папанина, Ширшова, Федорова не оставляло ни малейших сомнений по поводу того, кто мой будущий начальник и кто мои спутники. Конечно, сразу же захотелось вернуться на материк, чтобы принять участие в подготовке радиохозяйства для предстоящей экспедиции. В условиях Северного полюса уверенная связь с землей — вопрос жизни и смерти участников дрейфа. Если допустить мысль, что мы не сможем передать по радио координаты, определенные Е. К. Федоровым, то это практически значит, что нашу группу просто невозможно будет разыскать, ибо найти ее в полярном бассейне труднее, нежели пресловутую иголку в стоге сена.

Как я ни торопился на материк, пришлось в очередной раз запастись терпением и сидеть на острове Домашнем. Пока мои будущие товарищи занимались делом, я ждал, поглядывая на календарь.

Только 27 октября 1936 года в 5 утра на «Сибирякове» мы пришли в Архангельск.

К восьми утра я уже попал в город. Немедля нырнул в парикмахерскую. Там было тепло и светло (горели лампы) и пахло так, как пахнет во всех парикмахерских мира. Ножницы парикмахера ласково щебетали, приводя меня в христианский вид. Блаженствуя в удобном кресле, я поймал себя на мысли, что ничего похожего не ждет меня на Северном полюсе. Будет холодно, грязно, темно, неуютно и сыро…

Рассчитавшись с мастером, я заторопился на московский поезд. Добирался я до дома спокойно, зато дела, нахлынувшие сразу, без каких-либо промедлений принесли великую кучу волнений и беспокойств.

Прибыв в Москву, я сразу же включился в подготовительные работы, которыми уже давно занимались мои товарищи. И не нужно доказывать, что, прежде всего я стал готовить аппаратуру.

Требования к радиоаппаратуре были установлены на редкость жесткими. Прежде всего, вес. С учетом грузоподъемности самолетов на все радиохозяйство отводилось лишь 500 килограммов. Боже мой, сколько вещей надо было взять: мачты, оттяжки, ветряк для зарядки аккумуляторов, аккумуляторы, трехсильный бензиновый движок, основная аппаратура, запасная аппаратура, запасные части для ремонта…

В эти дни, дни больших забот и волнений, судьба снова столкнула меня с человеком, которого я хорошо узнал во время подготовки к экспедиции «Челюскина». Моим партнером по радиоделам опять стал Николай Николаевич Стромилов.

Мы встретились с ним в Ленинграде, когда уже полным ходом большой группой специалистов создавалась наша уникальная радиоаппаратура. Это дело было поручено радиолаборатории НКВД Ленинградской области. Начальником лаборатории был известный любитель-коротковолновик Л. А. Гаухман, начальником исследовательской части и главным инженером проекта радиоаппаратуры «Дрейф» — В. Л. Доброжанский, основными руководителями работ — старшие радиотехники Н. Н. Стромилов и А. И. Ковалев.

Разумеется, там был большой коллектив, работавший с огромным энтузиазмом, — разработчики Теодор Гаухман и Николай Иванович Аухтун, конструкторы Маша Забелина и Тоня Шеремет, технолог Женя Иванов, механики Толя Киселев, Алеша Кирсанов, Саша Захаров, монтажник Виктор Дзервановский… Одним словом множество народа — молоденьких симпатичных девиц и юношей, что-то непрерывно мотавших, ковырявших, паявших…

Всем этим работникам — и большим, и малым, удивительно милым, добросовестным, скромным, создавшим «Дрейф», которому предстояло обслуживать первую в истории человечества дрейфующую станцию «Северный полюс», — мой земной поклон. Не раз, находясь на полюсе, мы теплыми словами поминали их работу. Аппаратура работала безупречно.

Теперь подлинная палатка стоит в Ленинграде, в музее Арктики, и если войти, то направо, на столе, можно увидеть и наше радиохозяйство.

Готовую аппаратуру надо было проверить. Это сделали дважды. Один раз неподалеку от Ленинграда, второй раз — под Москвой в Теплом Стане. Я выходил в эфир с позывными RAEM, и никто из моих корреспондентов в Москве, Киеве, Ярославле, Саратове, Могилеве, в Англии, Чехословакии, Швеции, Дании, Польше, Германия, Японии, Центральной Африке и США не подозревал, что участвует в испытании аппаратуры, предназначенной для Северного полюса.

Долго и упорно мы собирались в дорогу. На третьем этаже старого Гостиного двора в Рыбном переулке в маленькой комнате помещался штаб экспедиции. В соседних комнатах стучат машинки, щелкают арифмометры, снуют посетители. Обычная жизнь обычного учреждения, каких в Москве немало. Однако эта привычная канцелярская жизнь иногда нарушается. На узкой лестнице со стертыми от времени каменными ступенями нет да нет, создаются пробки. Лестничное движение обычно нарушаем мы, когда тащим нашу меховую одежду. Одежда добротная. Она производит впечатление. Посетители, встречающиеся на нашем пути, единодушно одобряют ее качество:

— В таких одежках не замерзнешь и на Северном полюсе!

Сами того не ведая, они попадают в цель. Но мы помалкиваем. Об экспедиции на Северный полюс пока знают немногие, и нам не велено особенно распространяться.

А одежда и впрямь хороша. Весь опыт предыдущих арктических экспедиций, как отечественных, так и иностранных, использован для того, чтобы одеть нас наилучшим образом. В нашем гардеробе егерское и шелковое белье, шерстяные и меховые чулки, огромные валенки, высокие горные ботинки со шнуровкой, сапоги, меховые рубашки, шерстяные свитера, легкие шапки из пыжикового меха, по пять пар самых разных рукавиц на брата.

По мере выполнения заказов на одежду, приборам и экспедиционному снаряжению в маленькой комнатке становится все теснее и теснее. Груды меховой одежды, образцы тары, бинокли, ножи, табак, керосиновые печи, посуда, обувь, белье, фотоаппараты, оружие придают комнате вид не то филиала Мосторга, не то военного лагеря.