Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

На душе очень погано. Но нас двоих не забыли. Шмидту каким-то образом стало известно наше положение, хотя мы сами ему не писали и вообще не скулили. «Дорогой друг, надеюсь вас скоро увидеть. Шмидт». Через две недели «Сибиряков» закончил разведку, караваны двинулись по назначению. К этому времени у нас открылась большая вода, хотя лед и маячил на горизонте.

С материка радиограмма: «По распоряжению Шмидта вас снимаем самолетом. Подготовьтесь».

Ну, как же так? На «Сибирякове» идет смена. Надо же сдать станцию как положено, честь по чести.

Началась торговля с летчиками и пристальное наблюдение за горизонтом. Капитохин сообщает: работаем в тяжелом льду, продвигаемся медленно.

Выдалась чудесная погода и у нас и у летчиков. Вот они и говорят: такие дни бывают редко, да и вода для посадки гидроплана бывает не всегда.

Чуть ли не слезно умолял подождать несколько часов. И, наконец, ура! На далеком горизонте в сильный бинокль мы увидели долгожданные тонюсенькие черточки — мачты корабля.

Дальше было очень просто. Разве что прослезились, обнимаясь с добрыми друзьями. Сдача станции заняла всего несколько часов. Нам приходилось отпихиваться от чересчур сердобольных людей. На корабле нас встретили с мужской лаской: папиросы, водка, письма и посылка от жены. Неотлагательно приступили к изгнанию цинги. Отличное средство от цинги, рекомендованное Джеком Лондоном, тертая сырая картошка. По три стакана в день мы пили эту несусветную пакость.

К мысу Оловянному нас не пустил лед. На две недели мы застряли на далеких подступах в ледяной ловушке. Пришлось просить помощи, и нас вытащил «Ермак» — дедушка русского ледокольного флота.

Капитан «Ермака» Владимир Иванович Воронин послал Кремеру и Голубеву радиограмму: «Понимаю и сочувствую вашему положению. Рисковать двумя кораблями не могу. Мы уходим». Жаль было наших товарищей. Вот мы благополучно выскочили и уходим, а они остаются вдвоем на второй год зимовки на стахановской вахте.

В марте следующего года самолетом им доставили немного свежих продуктов. Пилот Махоткин передал устное предложение Шмидта: если очень невмоготу, консервируйте станцию и садитесь на самолет. И Кремер и Голубев отказались — ведь скоро начнется навигация. Оба они были вывезены самолетом в сентябре 1937 года, когда я уже благополучно добрался до полюса,

Притягательная точка. Прошу считать меня кандидатом. Готовится экспедиция. Ленинградцы проектируют радиоаппаратуру. Опять Стромилов. Шмидт докладывает Политбюро. Генеральная репетиция. Путь к далекому острову. Разведчик над полюсом. Посадка на полюсе. Мы без связи. Первые телеграммы. «Интернационал» под аккомпанемент самолетных моторов. Мы остаемся вчетвером.

Вероятно, немногие точки земного шара могли бы соперничать в притягательности с Северным и Южным полюсами. На кораблях и собаках, на лыжах, воздушных шарах, дирижаблях и самолетах люди стремились к ним, рискуя жизнью за право первооткрывательства и погибая подчас при осуществлении заветного желания.

Имена смельчаков, отправлявшихся в ледяную пустыню, широко известны. Об их подвигах написано множество книг. Это были в высшей степени достойные люди, и к тому времени, когда после гибели «Челюскина» мы дрейфовали на льдине в 1934 году, человечество уже смогло отметить первое двадцатипятилетие достижения Северного полюса. Честь свершения этого подвига принадлежала американцу Роберту Пири.

Но даже после того как прошло четверть века, такое завоевание выглядело весьма иллюзорным. Люди отлично понимали: достичь полюса и повернуть обратно — это еще далеко не все, что нужно человеку, во имя чего следует рисковать жизнью.

Белое пятно по-прежнему оставалось белым пятном. Чтобы стереть его, предстояло поселиться на полюсе, прожить там какое-то время, достаточное для проведения надлежащих научных изысканий.

Задача, веками казавшаяся неразрешимой, к концу первой четверти XX века выглядела совсем иначе. Успехи воздухоплавания сделали свое дело. Идея завоевания полюса приобрела конструктивный характер. Первым мысль о высадке ученых на полюс высказал примерно в 1925 году знаменитый полярник Фритьоф Нансен, глава международного общества «Аэроарктика». Он не сомневался, что дирижабль сможет доставить туда научную экспедицию. И хотя замысел Нансена казался многим ученым фантастичным, его поддерживали советский исследователь В. Ю. Визе, норвежец Свердруп, швед Мальмгрен, трагически погибший вскоре при катастрофе дирижабля «Италия». Однако практика полетов дирижаблей и самолетов в последующие годы показала, что идея Нансена на самом деле сложнее, нежели это казалось на первый взгляд. «Аэроарктика» то ли не смогла, то ли не захотела реализовать его замысел. Затем сыграл свою недобрую роль разрешившийся в 1929 году жесточайший экономический кризис, а в 1930 Нансен умер, так и не реализовав свою идею.

О возможности экспедиции на Северный полюс я впервые услыхал, как уже упоминал, в 1930 году от Владимира Юльевича Визе. Выслушав его рассказ, я немедленно попросил Визе считать меня первым кандидатом на возможную вакансию радиста на Северный полюс.

К моему великому огорчению, дело оказалось не очень реальным. Когда в 1931 году В. Ю. Визе на конференции «Аэроарктики» поставил вопрос о создании дрейфующей станции и все участники конференции поддержали его, то немецкая фирма «Строительство цеппелинов» не выразила ни малейшего желания предоставить для этой цели воздушный корабль. А «контрольный пакет» в виде реально существующих дирижаблей был в руках этой фирмы. Нетрудно догадаться, что дело было отложено на неопределенный срок.

Все это выглядело неутешительно, и поэтому Советский Союз, ни на кого не рассчитывая, стал самостоятельно продвигаться к осуществлению великой цели.

Спустя некоторое время на борту «Сибирякова», когда мы проходили по Северному морскому пути, я услыхал о планах покорения полюса. На этот раз уже не международных, а советских. Отто Юльевич Шмидт, рассказывая о планах освоения Арктики, сообщил, что экспедиция на Северный полюс, с высадкой там небольшой группы научных работников, запланирована на последний год второй пятилетки.

Это уже деловой разговор! Конечно, я не преминул заявить о своем желании стать участником экспедиции, отлично понимал, что замыслы, записанные в пятилетних планах, когда приходит их время, становятся конкретными делами.

Третий раз вернулись к той же теме после гибели «Челюскина», во время дрейфа ледового лагеря. Времени там было достаточно, и мы с Отто Юльевичем Шмидтом и Петром Петровичем Ширшовым не раз беседовали на волновавшую нас тему. Двухмесячное пребывание в палатках на льду казалось нам вполне приличной практикой, обогатившей опытом, который в других условиях накопить было бы трудно. Иными словами говоря, мы рассматривали ледовой лагерь челюскинцев как своеобразную практику и модель будущей дрейфующей станции «Северный полюс».