Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

— Туман не надолго, скоро можно будет лететь!

Еще до того как купол закрыло туманом, У-2 привез со станции термосы с ужином из двух блюд. Бедный Жюль Верн, даже его гениальному воображению не под силу было нарисовать картину, которую мы видели воочию. На далеком севере, на куполе ледника, поднявшегося на 400 метров над уровнем моря, ревут четыре тысячи лошадиных сил моторов первого самолета, отбывающего к полюсу, а пока ревут моторы, повар в белом фартуке кормит из термосов ужином улетающих. Вот и придумай что-либо более будничное и более фантастичное!

Никто не произнес слова «вылетаем», но в одно мгновенье это стало ясно. Вылетаем одни — первым идет к полюсу флагманский самолет Н-170 Михаила Васильевича Водопьянова, второй пилот Бабушкин. На нем летим мы четверо, Шмидт, флаг-штурман экспедиции И. Т. Спирин. Ему и Жене Федорову, с их астрономическими инструментами, предстоит отыскать среди снега и льда полюс и привести машину к этой заветной точке.

Погода отличная. Пятый час утра по московскому времени. Сняты чехлы. Механики дают полные обороты, проверяя моторы. За самолетом мириадами алмазов вздымается снежная пыль. Именно в этот момент — ни раньше, ни позже — милейший местный доктор, встретивший нас, надев трогательную нарукавную повязку с красным крестом, пожелал сделать снимок на память. Отказываться неудобно — хозяева были так гостеприимны…

Глядя на доктора, ловлю себя на мысли, что он одновременно похож и на Чехова и на его героев. Доктор очень мил, но аппарата его мы боимся. Наверное, последним воплем техники он был вскоре после изобретения Дагерра и Ньепса. Во всяком случае, светосила этой камеры такова, что даже при ярком солнце надо крепко держаться друг за друга, чтобы изображение не получилось смазанным. Воздавая должное доктору, держимся.

Водопьянов и Бабушкин уже на своих местах. В «моссельпроме» — так называют носовую часть самолета — хозяйничает Спирин. Рысью обегаем провожающих, тычась, друг в друга мокрыми носами для последнего поцелуя.

Для облегчения из самолета выкинуто все, что только можно выкинуть. Сняты крепления, подставки для приборов, откидные сидения. Папанин, Ширшов и я размещаемся в центроплане. Женя ушел к Спирину в «моссельпром».

Итак, поехали! Легкий рывок. Моторы дают максимальные обороты. В люк каскадом летит снежная пыль. Второй механик П. П. Петенин уже на ходу влезает в самолет и захлопывает люк. Самолет убыстряет бег. Толчки учащаются. Внутри все гудит и резонирует. Поднимемся ли? Сколько по этому поводу было споров и разговоров…

Начав свой путь с самой высшей точки ледника, самолет катится под горку, разгоняется. Сейчас или-или. Или, разогнавшись, взлетим, или, если не успеем взлететь, соскочим с двадцатиметровой высоты ледника на морской лед. Пилот жмет на всю железку. Моторы ревут. Четыре тысячи лошадиных сил все же оторвали от земли нашу донельзя перегруженную машину. Взлет произведен мастерски. Мы дружно выражаем наши чувства поднятыми вверх большими пальцами.

Водопьянов делает вираж. Под нами проплывают домики. Прощай, остров. Ты был гостеприимен. И хотя мы жили тут, как шпроты в банке, долгие месяцы будем вспоминать такие достижения человеческой культуры, как печку, рукомойники и баню.

Маяк нудно бубнит две буквы «Н» и «А». Между ними и лежит наш курс. А в Москве волнуются синоптики. Шквалистые ветры — не лучший союзник перегруженного самолета. Мы успокаиваем — все в порядке. Наши радиограммы доходят до Москвы в течение нескольких минут.

Для облегчения работы пилота нам предложили перебраться поближе к центру тяжести самолета. Стоим около механиков. На пультах огромное количество приборов. У каждого мотора приборы свои, а моторов у нашего АНТ четыре. На каждом пульте одна из стрелок ровно и неуклонно маячит против цифры «1600». Это число оборотов в минуту. Однако нам, людям авиационно-необразованным, куда приятнее наблюдать за величинами конкретными — более близок сердцу мерцающий круг трехлопастного винта. Иногда солнце освещает винт, и тогда вспыхивает неугасимое пламя. Через окошко Ширшов время от времени фотографирует льды. Пока ничего радостного — крупных полей нет, под нами широкие трещины. Невольно примеряемся: если и дальше будет так, то плохо, на такое поле садиться было бы очень скучно.

Монотонная размеренность полета внезапно нарушается. Механики проявляют какую-то не очень понятную активность. Они поочередно исчезают в левом крыле самолета. Потом Флегонт Бассейн, первый бортмеханик, идет к Водопьянову, и что-то кричит ему в ухо. Разговор кончается быстро. Бассейн с бесстрастным лицом становится у пульта управления. Остальных механиков не видно. Потом появляются и они, а вместе с ними возникает неурочный спрос на марлю и йод. Заливаются бесконечные порезы на руках.

О том, что все это означало, мы, пассажиры, узнали только после посадки. Потек радиатор одного из двигателей. Это грозило большими неприятностями. Перегретый мотор обязательно вышел бы из строя. К счастью, наши механики не растерялись. До самой посадки, в невероятной тесноте, лежа вниз головой, они голыми руками собирали при помощи тряпок вытекавший антифриз, выжимали его в ведро и вновь доливали в радиатор.

Не прошло и часа после вылета, как впереди по курсу показались легкие редкие облака. Затем, по мере продвижения к северу, облака стали уплотняться. Самолет набрал высоту, и вскоре мы уже шли над почти сплошной облачностью.

Очень редко в облаках открывались маленькие оконца, и тогда видны были трещины во льдах. Они гораздо уже тех, которые мы наблюдали в районе острова.

Нет да нет, самолет проходит через легкие облака. Тускнеет солнце, меняется окраска нашего ярко-оранжевого крыла. Новые опасения — не возникнет ли обледенение? Это было бы скверно, но нет, обледенения не происходит. С каждым часом опасность становится меньше. Бензин расходуется — самолет облегчается.

Мимо нас часто проходят Федоров и Спирин. У обоих в руках астрономические приборы. Открывается верхний кормовой люк самолета. Спирин высовывает полголовы наружу, крепко прижимается затылком к самолету, смотрит в прибор. Однако струя воздуха настолько сильна, что прибор невозможно удержать. Спирин явно недоволен. Он пробирается в самый хвост самолета: из более защищенного люка легче наблюдать за солнцем.

Истекает шестой час полета. Спирин и Федоров вдруг забегали и оживились. С сияющим лицом Женя кричит мне в ухо: — Полюс!

Инстинктивное движение к оконцу. Надо обязательно посмотреть, как выглядит полюс сверху. Не видно. Под нами все та же бесконечная поверхность облаков.

По самолету забегали солнечные зайчики. Водопьянов разворачивается. Скоро посадка.