Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

И вот, предвкушая сладость первого в мире океанологического эксперимента на Северном полюсе, готовим к делу ширшовскую лебедку. Петр Петрович затратил много сил, чтобы сделать это важное орудие предстоящих исследований легким, удобным и надежным. Вся конструкция собрана из дюралевых труб, а барабан изготовлен из лучшей стали. Для установки лебедки Папанин и Ширшов выстроили специальное сооружение из досок.

Наконец приготовления окончены. Груз, щуп и барометр скрылись в воде. Побежали стрелки счетчика. Быстро, слой за слоем, сматывался тросик.

О том, на какую глубину предстоит нырнуть приборам, можно только гадать. Ширшов из осторожности отрегулировал тормоз так, чтобы скорость спуска не оказалась чрезмерной. Трос бежал вниз, а мы, как приклеенные, стояли подле лебедки. Интересно! Продолжался спуск не много, не мало — два часа сорок минут. Два часа сорок минут приборы шли вниз и достигли глубины 4290 метров. На сердце у Петра Петровича сразу же полегчало. Он очень боялся, что пяти тысяч метров троса может не хватить.

На этом интересное и закончилось. Спуск был самодействующим процессом — на нас работала сила тяжести. Иное дело подъем. Тут никаких сил, кроме наших мышц, не существовало. Я глубоко убежден, что если бы древние искали для каторжников работу потяжелее, то выкручивание гидрологической лебедки оказалось бы вне конкуренции.

Океанские глубины неохотно расставались со своими тайнами. Ну а если без высокого стиля, по-простому, то двое крутят, двое отдыхают. Силенок хватало минут на десять, не более, а затем смена. Прерывать подъем приборов нельзя.

Наше первое научное открытие, связанное с лебедкой: когда крутишь — время идет очень медленно, когда отдыхаешь — очень быстро.

За время дрейфа нам не раз приходилось делать гидрологические промеры. Не хочу врать — более легкими они не показались даже после усиленных тренировок. Выкручивание лебедки — очень тяжелая работа, но перепоручить ее было некому.

Люди, формировавшие наш состав, исходили из правильных соображений. Четыре специалиста посылаются для важной работы. Значение ее понимает каждый из четырех. Опыт жизни в условиях Арктики тоже имеет каждый. И, хотя пятачок, отведенный для жизни, не превышал пяти квадратных метров, ни одному из четырех и в голову не могло прийти, что его сосед чем-то может быть недоволен. Железное слово «надо» пронизывало все, в том числе и наши взаимоотношения.

Не помню кто, но кто-то из великих однажды сказал: свобода одного человека кончается там, где начинается свобода другого. Нам это изречение не подходило. Мы великолепно понимали: государству наша работа обходится чрезвычайно дорого, к тому же было еще одно, чрезвычайно важное обстоятельство — престиж страны. Отдавали мы себе и достаточно ясный отчет в той степени риска, которой подвергались по ходу дрейфа. Все это требовало от всех четверых безупречной работы, организованности и очень добрых товарищеских отношений. Хочешь — не хочешь, но совмещаться было просто необходимо. Мы были одновременно и первопроходцами (звучит красиво!) и подопытными кроликами (ничего худого не вижу в этом и по сей день!). Мы понимали, что и в том и в другом случае не имеем права ударить в грязь лицом. Это и предопределяло наши взаимоотношения.

Подняв столь важный вопрос, как приработка четырех разных характеров, я должен представить читателю своих товарищей. Дело нелегкое, ведь говорить придется о людях, которых сегодня знают во всех странах мира.

Начальник экспедиции И. Д. Папанин. Начну с того, что начальник в Арктике не профессия, тем более что подчиненные подобрались такие, которых ни проверять, ни понукать не приходилось. Иван Дмитриевич — прирожденный великолепный организатор. И работа слесарем на севастопольском заводе, и служба на флоте, куда он попал в 1915 году, научили его той разной разности, которая никогда и никому лишней не бывает, а на зимовке просто становится предметом острой необходимости. Короче — Иван Дмитриевич был мастер на все руки.

Мы, естественно, рассказывали друг другу о себе. Не скупился на такие рассказы и Папанин. Мы услышали, как с первых же дней революции он отдал себя в распоряжение Советской власти. Это были бурные, очень суровые годы его жизни: и тайные походы через тылы белых, и служба в бригаде бронепоездов, и бурные годы гражданской войны.

Когда в 1931 году я впервые познакомился с Папаниным (после посадки цеппелина ЛЦ-127 в бухте Тихой), Иван Дмитриевич, как уже упоминалось, прибыл туда на «Малыгине», где в угоду филателистам всего мира специальное почтовое отделение ставило на конверты гашения, столь дорогие сердцу каждого любителя почтовых марок. Папанин, работник Наркомпочтеля (Министерство связи еще просто не успело родиться) заведовал этим отделением.

К тому времени Иван Дмитриевич стал в Арктике человеком известным. Я знал, что по заданию того же Наркомпочтеля он строил первую радиостанцию на Алданских золотых приисках и организовал охрану этой радиостанции. Организовал блестяще. Когда в один прекрасный день на нее налетела группа головорезов, Папанин, имея всего десять человек, дал налетчикам сокрушительный отпор.

Постепенно об Иване Дмитриевиче в Арктике стали складываться легенды. Большая часть этих легенд относилась к его хозяйственности и пробивной силе. Небольшого роста, расположенный к полноте, но удивительно быстрый и ловкий в движениях, он действовал всегда с какой-то неповторимой стремительностью, с каким-то редким талантом мгновенно превратить собеседника, подчас даже случайного, в своего союзника и помощника.

Я еще не видел человека, который, глядя на Папанина, умеющего показать пример, сумел бы устоять против знаменитых папанинских слов:

— Братки, надо помочь!

Папанин был самым старшим в нашей четверке — при высадке на полюс ему исполнилось уже сорок три года, а нынешний академик Евгений Константинович Федоров, тогда еще просто Женя — самым младшим — ему было лишь двадцать семь. Однако, несмотря на столь юный возраст, Женя, испытанный полярник. Зимовать он начал сразу же после окончания Ленинградского университета. Его первой зимовкой в 1932–1933 годах стала бухта Тихая, где Папанин был начальником. Потом, снова вместе, они зимовали на мысе Челюскина.

Пожалуй, наиболее характерная черта Жени Федорова, которая произвела на меня впечатление, — его удивительная работоспособность. В нашем содружестве он был, прежде всего, астрономом, изучал проблемы земного магнетизма, а когда после полярной ночи появилось солнце, занимался еще и актинометрией. К этому надо добавить, что Женя был еще нашим основным метеорологом, запасным радистом и рядовым крутильщиком лебедки. На все у него хватало времени и сил. Это удивительно работящий, способный, хорошо организованный человек.