Евгений Матвеев - Судьба по-русски

— Побежим туда. Хоть согреемся! — вскочил Саша и попытался поднять мать с места.

Рая подчинилась решительности мальчика и, схватив обоих детей за руки, бегом кинулась к «кукушке». Уже совсем задохнувшись, приблизились они к насыпи. Оттуда доносились голоса русских женщин и ленивый окрик на немецком языке.

Все трое почти без сил упали в кусты в кювете. Отсюда им было видно, как поодаль от «кукушки» женщины железными ломами сваливали с платформы на землю просмоленные шпалы. Немец-часовой, выстукивая пальцами по стволу автомата какую-то мелодию, прохаживался от одного конца платформы до другого.

Машинист паровозика, руками закинув, видимо, больную ногу на первую ступеньку, начал подниматься с насыпи в кабину.

Саша почувствовал, что это их последний шанс для спасения. Бросил: «Гриня… Охраняй маму!» И на четвереньках по высокой траве, сквозь колючий кустарник рванул к «кукушке». Вскочил по лесенке в паровоз. Машинист только перекрестился, так как от испуга ничего не мог выговорить.

— Дяденька… спасите нас! — постукивая от холода зубами, выговорил мальчик.

— Кого «нас»? — шепотом спросил машинист.

— Там. — Саша показал в сторону леска, — мама и Гриня, братик… Мама уже три дня ничего не ела… — Он ладонями зажал рот, боясь громко заплакать. — Помогите нам, дядя машинист!..

— Дядя Савелий я, — буркнул мужчина, а сам, щурясь, высматривал в Темноте того немчуру, что караулил грузчиц. Когда тот отвлекся, машинист скомандовал — Мигом — вниз! И скажи своим, чтобы бежали вон до того сломанного светофора. Там я вас подберу!..

Саша кубарем скатился вниз, добрался до кустов, где его ждали мать и брат. Едва переводя дыхание, он быстро проговорил:

— За мной, бегом… Нас дядя Савелий спасет!

— Он наш? — вытаращил глазенки Гриша.

— Наш! Наш!..

…Искореженный взрывом светофор — единственный признак бывшего полустанка: все вокруг было разрушено, разбито. Тихо, пустынно…

С уже поджидавшей их «кукушки» Савелий коротко свистнул и махнул рукой: мол, поднимайтесь сюда!

Рая, не чуя себя, торопливо подтолкнула детей в паровозную будку. Савелий рывком втащил наверх и ее, потом спешно надавил на рычаг передачи, и «кукушка», шумно выпустив пар, покатила вперед.

Почувствовав, что его пассажиры немного оттаяли в тепле, Савелий сочувственно сказал:

— Про беду ничего говорить не надо… Вижу и так… У всех она одна…

— А у меня три… — Рая уткнулась в тельца сыновей и сдавленно всхлипнула. Это были ее первые слезы за более чем трехмесячные скитания.

Савелий смахнул с обросшего лица угольную пыль, участливо спросил:

— Если ночами с детишками шастаешь по лесам, значит, и своих людей боишься?..

Хотела Рая признаться машинисту, да и призналась бы, если бы не дети — им-то зачем было знать о тайной причине их вынужденных скитаний. Промолчала. Взглянула в добрые, сочувствующие глаза Савелия под густыми бровями, кивнула на его ногу:

— А вы не раненый? А то, может, перевязать надо. Я же медсестрой была. У меня с собой тут и полотенечко есть…

Савелий кидал дрова в топку. Раздумывал: рассказать ли ей правду про себя? О том, как он, раненый офицер, остался на поле боя, потом дополз до какой-то хаты, хорошие люди переодели его в штатское и пристроили на «кукушку»… Не дай Бог, если немцы прознают, тогда — хана. И сказал:

— Нет, не рана это. Так, ерунда — шпалой придавило.

Потом резко погасил скорость паровоза, велел всем быстро спуститься на землю. Спустился и сам. По обе стороны от узкоколейки тянулись лесные заросли. Сеял мелкий холодный дождь. Савелий снял с себя замасленную телогрейку — набросил ее на мальчишек. В руки Рае сунул мятое ведерко. Сказал:

— Здесь немного морковки и бутылка молочка… Пацанам на завтрак… А мне, извините, надо успеть сделать еще ездку за шпалами…

— А нам куда? — в отчаянии воскликнула Рая. — Погибну я с ними… Пожалуйста, не бросайте нас…

— Вот тогда-то, милушка, уж точно мы все тут погибнем. — Присев на корточки, Савелий велел присесть рядом и Рае. — Смотри позорче вперед — видишь, поперек лежит береза…

— Не вижу, темно…

— Мам, я вижу! Вон белеется, толстая-толстая… — оживился Саша.

— Молодец, сынок, глазастый. За ней начинается глубокий овраг, заросший орешником. Пройдете шагов триста и справа наткнетесь на перевернутый немецкий мотоцикл с коляской…

— Настоящий? — спросил Гришутка так, словно ему предлагали игру в войну.

— Настоящий, — улыбнулся машинист ребенку, — только обгоревший. Отодвинете эту железяку, разгребете под ней слой хвороста и… ныряйте в землянку… До рассвета подремлете, а потом обквартируетесь. Там есть и соль, и спички…

Савелий засуетился — замешкался он тут. Уже стоя на первой ступеньке «кукушки», кивнул Рае — мол, подойди. Она в момент очутилась рядом. Ей хотелось сказать про то, как она ему благодарна, про то, кто она и почему боится даже своих, — но Рая промолчала. С мольбой ждала от него еще хоть словечка.

— Если буду жив, наведаюсь к вам… Да, еще вот что — в версте от землянки, за дубовой рощей, есть картофельное поле. Оно не убрано… Ночью не вздумайте огонь разводить… — Он скакнул еще на одну ступеньку, оглянулся. Рая все стояла не шелохнувшись. Савелий добавил на прощание: — Говорят, где-то поблизости партизанский отряд формируется, может, еще и свидимся. — Он улыбнулся и скрылся в «кукушкином» «гнезде»…

То ли от крика ночной птицы, то ли от стона кого-то из сыновей, Рая открыла глаза и пугливо огляделась. Под ее руками, как под крыльями наседки, лежали, зарывшись в сено, ее мальчики. Боясь разбудить их, она осторожно поднялась на колени и огляделась. В землянке по всем приметам до этого кто-то обитал. Не Савелий ли? — подумала Рая. Вот и спички, и соль в консервной баночке, и кусочек засохшего солдатского мыла… Потянулась к лазу, ведущему из этой норы… Выглянула. Лес угрюмо молчал. На темных еловых лапах лежал иней.

Где они сейчас и далеко ли фронт? Что Смоленск давно занят, она слыхала, а вот что немцы уже под Москвой, верить не хотелось. Такого не может случиться. Сколько раз на праздничных командирских пирушках слышала она от мужа и его друзей о мощи Красной Армии. А какие песни тогда пели! «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…» или «Если завтра война, если завтра в поход…» А ее Геннадий попусту болтать языком не будет. Ее муж подполковником стал в 34 года, полком командовал, а такое зазря не давали. Нет, нет! Войне долго не быть! Рая как могла отгоняла от себя мрачные мысли. Только бы им пережить эту недолгую маяту…

Она, как волчица, напрягла слух, — услышала: где-то недалеко журчит вода. Тихонько выползла из землянки, набросив на детей валявшуюся здесь немецкую шинель, крадучись пошла на шум воды. В овраге тонкой змейкой под желтыми опавшими листьями бежал ручеек с родниковой водой.