Евгений Матвеев - Судьба по-русски

В паузе гости шумно рассаживались за П-образным столом, на котором плотно стояли вазы и блюда со всякой аппетитной снедью. Как сейчас помню: от нетерпения хотя бы прикоснуться к этому изобилию я остро ощущал сухость во рту и легкое головокружение. Играть, когда другие дружно принялись за еду, было невыносимо. И мои оркестранты стали откровенно выказывать недовольство. Первым взорвался Лева. Было заметно, что сегодня он явно нервничал: то зыркал глазами на невесту, то рявкал на икающего тромбониста.

— Если ты, гад, еще раз пукнешь, я по твоей башке тарелкой врежу! — пригрозил он ему.

— А ты чаще смотры в ноты, а нэ на Мурочку, — огрызнулся в ответ тромбонист и опять икнул. — Мурочка теперь чужая девочка.

Скрипач Гриша долго оценивающе смотрел на невесту и философски заключил:

— Боже ж мой, там же и подержаться не за что. А прыщики разве отсюда разглядишь? — Он имел в виду бюст невесты.

— Дэ кисточка, там и смак! — с подковыркой обратился Яша к брату. — Правда, Лева?

Лева молчал, жадно и глубоко вдыхая дым от папиросы «Сальве». Мой коллега очень уж нервничал, и причина этого была мне пока неизвестна. Музыканты принялись судачить о женихе, тоже не отличавшемся могучим телосложением.

— И чувак навроде нашего Жени: на просвет ребра виднеются… — Я действительно был тогда не в меру худой — при росте 183 см весил 56 кг. Меня за это и дразнили то тюлькой, то оглоблей. Циник тромбонист продолжал упражняться в остроумии: — Посмотреть бы на этих молодоженов в страстных объятиях на железной крыше — вот грохоту будет… — И сам по-жеребячьи заржал.

За столом, как и полагалось, звучали цветистые тосты, пожелания. Порядком охмелевшие гости вовсю галдели, уже не слушали друг друга, вскакивали с мест и порывались танцевать.

Нам поднесли по граненой стопке водки и по куску пирога с рыбой.

— Закусите, хлопцы, это невеста позаботилась, — сказала украиночка, по всему видать, приглашенная официантка. Лева, увидев, с каким наслаждением я уплетаю пирог, шепнул:

— Представляешь. Женя, если ты провозгласишь тост, какой будет фурор. Они тебе и с собой харчей дадут…

Видно, водка уже ударила мне в голову, поэтому я с легкостью согласился.

— А что сказать? — спросил я, дожевывая пирог.

— Только и всего: «Мура, будь счастлива».

— И все?

— Только это надо сказать по-еврейски…

— Как это?

— А бретл мет а лох! Давай, повтори.

Уж очень хотелось мне произвести впечатление на публику, и я раз пять повторил на ухо Левке эту фразу. К своему удовольствию, получил его одобрение.

Началась танцевальная суета. Музыканты заиграли азартнее и громче, особенно тромбонист и скрипач — им удалось еще «подпольно» выпить по парочке стопариков. Танцующие фокстрот и фрейлехс толкались в тесноте между столов. Живописный этот танец фрейлехс я видел впервые и поражался его дьявольской экспрессии. Зажигательность танца срывала с мест даже стариков…

Я же, забыв о дирижировании, все прокручивал в своей башке: «А бретл мет а лох… а бретл мет а лох…» Шутки шутками, а ведь это своего рода дебют! Первое мое публичное выступление. О! Еще и на еврейском языке!

Разгоряченные, запыхавшиеся, взмокшие от духоты и темпераментных телодвижений гости с грохотом усаживались за столом. Я почувствовал, что мой час приближается, и, наклонясь к Леве, взмолился:

— Не буду я тост…

Он не дал мне договорить и зло, сквозь стиснутые зубы, промолвил:

— Поздно!

Задребезжала тарелка — по ней вилкой колотил застольный затейник. Голоса хотя и неохотно, но постепенно затихали. Затейник, красуясь, многозначительно оглядел присутствующих и выкрикнул словно на арене цирка:

— А сейчас сюрприз! — Нахально-театральным, как мне показалось, жестом он указал на меня. — Встаньте сюда, прелестный юноша.

Левка подтолкнул меня к столу. Враз на меня уставились десятки глаз. В них я читал и любопытство, и насмешку… Левая коленка колотилась, я прижался ею к ножке стола. А затейник упивался собственным красноречием:

— Юное дарование нашего родного Херсонского театра провозглашает тост!.. — Кто-то хлопнул в ладоши, кто-то хихикнул. — Внимание! Тост произносится на еврейском языке!

Все затихли. Слышно было, как у дам трещали пластмассовые веера — тогда очень модные. В руке у меня, не помню как, очутился фужер с вином. Еле уняв в себе дрожь, я искренне, прочувствованно сказал:

— Мура! А бретл мет а лох!

Невеста, закрыв хорошенькое личико ладонями, потеряв сознание, рухнула на стол. Начались крики, визг! Грохотали стулья, падала на пол посуда…

— Вон!..

— Дрянь!..

— Шпана!

— Дерьмо!

Женщины визжали в истерике. Ко мне, ошеломленному, окаменевшему, бросились вместе с женихом разъяренные мужчины. Нет, они не били меня, а легонько приподняв, вынесли из зала и, как ненужную вещь, сбросили по лестнице вниз. Сколько кувырков сделало мое тело по железным ступенькам, не помню, только очнулся я на шершавом тротуаре.

Обида… боль… стыд… Поплелся я в театр. По моим расчетам, спектакль еще не окончился, и я успею вернуть Дусе рубашку и галстук. Под уличным фонарем я осмотрел себя: рукав оторван, пуговицы через раз, на манжете кровь… В костюмерную проник никем не замеченным, и, слава Богу, Дуся была там одна.

— Женюха, дытынко моя!.. — всплеснула она руками и в замешательстве опустилась на кучу солдатских шинелей. — Шо трапелось (случилось)? — Ее сердечное материнское участие словно вытолкнуло из моей груди стон и слезы. Я плакал. Так я плакал впервые — с горечью в душе и дрожью по всему телу. В детстве плакалось легче.

— Хто бил? За шо? — Утешая, Дуся поглаживала меня по голове влажным платочком — вытирала сочившуюся кровь.

Я рассказал все, как было. Конечно, и про «а бретл мет а лох»…

— А шо це таке?

— Лева сказал, что «желаю счастья».

— Не-е! Тут шось не так, — засуетилась Дуся. — Я зараз нашего гримера позову. — Приоткрыв дверь, она крикнула: — Соломон Михайлович, зайдите, пожалуйста, сюды!

В костюмерную вошел старый мастер. Я изо всех сил старался быть перед ним максимально спокойным, но тело предательски нервно вздрагивало.

Дуся начала с места в карьер:

— Шо такое по-иностранному… — От натуги она сморщила лоб, но так и не вспомнив злополучную фразу, взглянула на меня:

— Ну. Женю, сам скажи!

— А бретл мет а лох, — с трудом выдавил я из себя.

— Ну, откровенно говоря, это доска с дырочкой. И это не повод для переживания… А что случилось, Дуся?

— Женя ж невесте такое сказав, а научив його Левка, ну той, шо у нас в оркестре в барабан бухае…

Соломон Михайлович пошатнулся и схватился рукой за шнур, протянутый через костюмерную. Шнур оборвался, на пол посыпались висевшие на нем «плечики»… Старик сдавленно ахнул…