Евгений Матвеев - Судьба по-русски

И позже, когда я выходил на съемочную площадку, где-то там, в мозжечке, стучало: «печальный», «печальный», «женщина грудью кормит щенят»… И во мне разливалась горячая кровь, мне казалось, я даже слышу ее бег…

Тот, кто видел фильм и присматривался ко мне, мог отметить, что лик печали я носил не как маску. Мой Емелька горазд бывал и зельем забавляться, и песни петь, и лихо выплясывать, и яростно командовать, и ядрено балагурить… Но все — через печаль… через боль за ту женщину, что грудью кормила щенят… Может, это и есть «зерно образа», как учил К.С.Станиславский? То, что так часто в насмешку, не без иронии, а порой и с долей цинизма можно услышать от «мастеров», которым легко играется…

Работа над фильмом шла мучительно сложно. Почему-то не ладили между собой режиссер и сценарист. Чуть ли не каждый день прямо на площадке мне вручали новый текст, написанный Володарским, а иногда, и довольно часто, самим Салтыковым. Какая это мука: готовишься с одним монологом, он размягчает душу, он «на кончике языка», он стал моим, близким, легким, и… на тебе — совсем другое. Порой приходил я в неистовство. Но Алексей — талантлив он был чертовски — как танк шел на меня со своими аргументами и почти убеждал. Чаще от него после просмотра снятого материала я слышал: «Все путем». Это значило для меня: ни холодно ни жарко… Кисель, значит… Но бывало, и нередко: «Старик, божественно», «Так держать».

Снимали мы часть фильма в Смолевичах, под Минском. Декорации, выстроенные художником С.Волковым, были потрясающие. Целый казацкий городок, Яицкий. Двести тысяч тогдашних рублей — не Бог весть какие деньги для сооружения настоящих домов, богатых куреней, кузниц, церкви, улиц и площадей, мощенных брусом. Городок был огорожен высоким крепостным частоколом. Изобретательность художника виделась во всем блеске…

Недавно, в поисках натуры для съемок фильма «Любить по-русски-3», заехал я в те дорогие мне места и с горечью увидел, что городок совершенно разорен. А ведь он мог еще долго служить для съемок исторических фильмов.

А тогда приехал к нам в Смолевичи автор сценария Э.Я.Володарский. Говорили, что декорациями — городком — остался доволен.

Эдуард Яковлевич — человек размашистый, широкой души, хлебосольный. Так, однажды в порыве благодарности — за прошлое и за настоящее — решительно снял с себя красивый свитер и подарил мне…

Наш фильм не считался «полочным», его никто официально не «арестовывал», но на экранах он прошел жарким летом и малым тиражом. Телевидение показало его спустя… пятнадцать лет. Не знаю, что и думать — почему так тихо, но и как-то зловеще приняли эту картину. Может, и вправду генерал КГБ напророчил?! Кому он нужен сейчас, народный герой Емельян Пугачев?

И все же я люблю нашего с Салтыковым Емельяна Ивановича, Емельку, «осударя-анпиратора»!

Он — в активе моего творчества. В активе моих усилий создать русский самобытный народный характер….

Экспромт — великое дело.

Помню, как замечательный конферансье Михаил Гаркави на вопрос коллег: «Как вам удается так легко, экспромтом парировать чью-нибудь реплику из зала?»— ответил: «Милые мои, я экспромты долго и тщательно репетирую». В шутке знаменитого шутника (опять каламбур), разумеется, есть немалая доля правды.

Ладно, если речь идет о разговоре со зрителем, а вот как быть в таком случае?

Позвонили мне из Московского горкома КПСС:

— Евгений Семенович, пятого марта в Большом театре состоится торжественное собрание по случаю праздника Восьмого марта.

Я возьми и ляпни экспромт:

— Понял. В связи с днем моего рождения…

Трубка вначале хохотнула, а потом, словно испугавшись своего же веселья, резко, этак начальственно, пробасила:

— Мероприятие правительственное. Пра-ви-тель-ствен-ное! — Голос в трубке давил на каждый слог.

Да, подумалось, кажется, неотрепетированным экспромтом я огорчил начальство. Шутка оказалась не к месту…

А голос между тем внушал:

— Будут члены Политбюро и… — Трубка секунду помолчала, словно давая мне возможность глубже осознать всю серьезность предстоящего и то, что в этом случае можно обойтись без шуточек. — И… лично Леонид Ильич ожидается… После доклада женщин будут приветствовать представители разных слоев общества. — Мой невидимый собеседник говорил так, словно доверял мне какую-то важную государственную тайну. — Есть мнение, что вы должны выступить от имени интеллигенции.

Трубка снова умолкла. Да и я «в рот воды набрал» — боялся ляпнуть новый неотрепетированный экспромт. Потом услышал:

— Напишите речь и экземпляр представьте в горком.

Последняя фраза прозвучала почти как приказ.

Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:

— Здравствуйте, товарищи! — Снова зыркнул в бумажку. — Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..

И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:

— Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.

Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое раздражение.

— Хорошо, хорошо, — смягчился голос из горкома, — об этом мы подумаем, посоветуемся. Но текст надо представить. Ждем.

Сутки лихорадочно размышлял: «Что и как?!»

Позвонила секретарь МК по идеологии:

— Евгений Семенович, что-то не видно текста вашего выступления…

— Пожалуйста, умоляю вас, избавьте меня от чтения речи.

— Ну, такой порядок… Так полагается… — мягко, хотя и несколько снисходительно, убеждала секретарь.

Я, как мог, продолжал сопротивляться.

— Ну, представьте себе: вам объясняются в любви и смотрят не в глаза, а в бумажку!..

К счастью, мой экспромт она приняла не так, как ее помощник.

— Какой ужас!.. — воскликнула секретарь по идеологии и долго смеялась. — Ну ладно, так и быть. Но все-таки, хоть вкратце расскажите, о чем хотите говорить. Поймите, мне ведь тоже надо докладывать. — Ее доверительная интонация размягчила меня.

— О чем буду говорить? — переспросил и признался: —Да о любви же! О том, как женщины воевали, как трудились, как лечили, как кровь сдавали раненым, как умеют они терпеть…

— Ой-ой, Евгений Семенович, — вздохнула она. — Ну ладно, рискнем. — По-доброму благословив меня, она рискнула на бесконтрольное выступление артиста. Без цензуры, так сказать.