Евгений Матвеев - Судьба по-русски

С ходатайством в ЦК пошли звезды театра: Елена Николаевна Гоголева, Михаил Иванович Жаров, Игорь Владимирович Ильинский и, кажется, Борис Андреевич Бабочкин. Одним словом, корифеи. Как было их не принять?

Принял артистов ответственный работник отдела культуры. И что же они услышали?

— А ее (то есть Яблочкину) на носилках не принесли? — с плохо скрываемым раздражением поинтересовался цековский чиновник.

Наши мэтры с недоумением переглянулись между собой — может, начальник шутит так? И принялись объяснять цель своего визита. Ответственный работник выслушал их, не перебивая, но и не глядя в глаза собеседникам… Потом равнодушным голосом спросил:

— Вы что же, уважаемые товарищи, считаете, что в Центральном Комитете не знают, когда, что и кому давать?!. — И только теперь пристально посмотрел на визитеров: на лице его едва читалась ироническая усмешка.

«Героя» Александре Александровне не дали…

Вот почему я удивился голосу с дачи Лужкова: «Не волнуйтесь… Поберегите себя…»

Может, и вправду перемены начались?..

В пору, когда эфир, газеты, журналы дружно вещали о том, что «процесс пошел», что наступило время «нового мышления», что основополагающим в жизни нашего общества стал «человеческий фактор», именно это словосочетание вызывало во мне чувство раздражения, отторжения, неприятия. Очевидно, «изобретатель» этой формулы подразумевал судьбу человеческую. Но получилось нечто противоестественное, не относящееся к людям. «Фактор» — это из ряда таких слов, как «трактор», «генератор», «элеватор», что-то неживое, неодушевленное… При чем здесь слово «человеческий»?..

Вот в те времена была у меня творческая встреча со зрителями в одном областном центре в Сибири. После встречи зашел ко мне за кулисы секретарь обкома партии — мужчина средних лет, симпатичный, без признаков чванства. Он искренне поблагодарил меня за выступление и при этом нахваливал своих земляков — за их гостеприимство, за понимание искусства: дескать, мы хоть и провинция, но не лыком шиты. И потом вдруг с места в карьер:

— Какие у вас планы на сегодня? — Спросил так, что было понятно: у него есть что-то предложить мне…

— Хочу сейчас поужинать и завалиться спать — завтра две встречи, нужно отдохнуть, — ответил я, пытаясь отрезать себе пути в объятия этого «что-то», безусловно, более интересного, чем просто ужин и отдых в гостиничном номере. Действительно, я чувствовал себя уставшим, кроме того, был не совсем здоров — давал о себе знать бронхит…

— Есть предложение! — сказал секретарь обкома и ребром ладони стукнул по гримерному столику.

— Нет возражения! — подхватил я его шутливую интонацию, абсолютно уверенный, что это намек на баню… Очередную…

Сколько их было в моей жизни, этих бань! И каждый раз после «оздоровительной» процедуры я невольно вспоминал рыбацкую шутку: «Что такое рыбалка? Рыбалка — это та же пьянка, только в высоких сапогах»…

Вскоре я оказался в квартире секретаря обкома. Квартира как квартира: обычная, трех комнатная, никаких излишеств, никаких признаков партийного барства. Нас ждали: стол был уже уставлен всевозможными соленьями, рыбой, пирогами. В то время, когда по всей стране в магазинах было хоть шаром покати, я ожидал увидеть в доме первого человека в области деликатесы из спецраспределителя, а тут… Обычные блюда… Помню, как меня это удивило.

Вокруг сгола, в ожидании приезда московского гостя и начала трапезы, стояли еще двое мужчин с женами. Все, и хозяева, и их гости, почти одновременно начали говорить о моем творческом вечере, о том, что знают мою слабость к речным рыбам, о том, что жена моя — сибирячка, поэтому пельменей не будет, и объяснили, что все на столе выращено ими на собственных огородах, на дачных участках.

Вот это и есть сибирский характер, подумал я про себя. В стране жрать нечего, а они не ноют, не надеются на чудо, на доброго дядю и все делают своими руками: сажают, выращивают, солят, маринуют. (Когда я уходил, секретарь обкома и его жена еще и заставили меня взять с собой каких-то банок с огурцами-помидорами. Чтобы не обижать гостеприимных сибиряков, я принял их дары, а потом еле-еле довез все до дома.)

Но самое главное, что врезалось в мою память и о чем я хочу рассказать, это ответ секретаря на мой вопрос: «А ваша мама живет с вами?»

Секретарь сразу погасил свою красивую улыбку, нахмурил брови, задумался на секунду…

— Расскажи Евгению Семеновичу про вареники, — предложила его жена.

Гости поддержали ее:

— Правда, правда! Расскажи!

— Когда еще только начиналась в стране «перестройка», — стал рассказывать секретарь. — заскочил я в свою деревню — маму повидать. Она там одна живет, отец недавно помер… Приехал, захожу во двор, вижу — мать копошится на огороде среди картофельной ботвы. Увидела меня, заохала, засуетилась:

— Давай тебя больончиком попотчую! — И потом: — Что-то седины в твоих волосах прибавляется…

— Мама, — говорю, — я спешу, а мне с тобой поговорить серьезно надо…

Усадил ее на крыльце и начал разговор:

— Ну чего ты здесь одна маешься? Сколько раз я просил, Лариса сколько раз приглашала… У нас в городе квартира, дачка есть, поликлиника хорошая…

Помолчала моя маманька и молвила:

— Нет, сынок, никуда я не поеду.

— Ну почему? Может, чем обидели?

— Бог с тобой. Ты у меня хороший, и Ларисушка, сноха, не нарадуюсь… Но не поеду!..

— Ну почему? — не унимался я.

Вот тут она и резанула:

— Потому что ты живешь как вареник в масле!

Поверите, у меня даже дыхание сперло. В голове стало всякое вертеться: может, люди наговорили чего — ведь всем, как ни старайся, не угодишь… Время-то помните какое было: ни выпить тебе нельзя, ни закусить нечем…

— Так хорошо, что ли, живу, мама? — осторожненько спрашиваю ее.

— Нет, сынок, так тревожно… — сказала это она и умолкла.

А я подумал: ну, пошло, поехало — то отец любил пофилософствовать, а теперь и мать туда гребет. Любопытство и смех меня разбирали.

— Мама, — говорю, — вареники-то тут при чем?

Мать чуть-чуть улыбнулась, посмотрела на меня как на несмышленыша.

— А при том. Видел ведь, как вареники, чтоб промаслились и не слиплись, в миске встряхивают. Вот так. — Она пару раз подкинула кверху свои ладони. — Вот так. И тот вареник, что внизу был — глядь, уже наверху очутился. А тот, что сверху был, — уже бухнулся вниз. А бывает, так тряхнут, что любезный и на пол шлепнется…

Высказалась матушка моя и притихла, стала поглаживать по загривку подбежавшего песика.

Молчал и я, а в голове завихрялись слова: «процесс пошел», «фактор», «мышление», «перестройка»…

Потом мать вдруг засмеялась и смущенно прикрывая ладошкой рот, сказала: