Николай Лейкин - Переписка А. П. Чехова и H. A. Лейкина

Ваш А. Чехов. [74] Лейкин, с. 374–375; Акад., т. 2, № 440.

5 июнь 90, Иркутск.

Здравствуйте, добрейший Николай Александрович! Шлю Вам душевный привет из Иркутска, из недр сибирских. Приехал я в Иркутск вчера ночью и очень рад, что приехал, так как замучился в дороге и соскучился по родным и знакомым, которым давно уже не писал. Ну-с, о чем же интересном написать Вам? Начну с того, что дорога необыкновенно длинна. От Тюмени до Иркутска я сделал на лошадях более трех тысяч верст. От Тюмени до Томска воевал с холодом и с разливами рек; холода были ужасные, на Вознесенье стоял мороз и шел снег, так что полушубок и валенки пришлось снять только в Томске в гостинице. Что же касается разливов, to это казнь египетская. Реки выступали из берегов и на десятки верст заливали луга, а с ними и дороги; то ж дело приходилось менять экипаж на лодку, лодки же не давались даром — каждая обходилась пуда крови, так как нужно было по целым суткам сидеть на берегу под дождем и холодным ветром и ждать, ждать… От Томска до Красноярска отчаянная война с невылазною грязью. Боже мой, даже вспоминать жутко! Сколько раз приходилось починять свою повозку, шагать пешком ругаться, вылезать из повозки, опять влезать и т. д.; случалось, что от станции до станции ехал я 6-10 часов, а на починку повозки требовалось 10–15 часов каждый раз. От Красноярска до Иркутска страшнейшая жара и пыль. Ко всему этому прибавьте голодуху, пыль в носу, слипающиеся от бессонницы глаза, вечный страх, что у повозки (она у меня собственная) сломается что-нибудь, и скуку… Но тем не менее все-таки я доволен и благодарю бога, что он дал мне силу и возможность пуститься в это путешествие… Многое я видел и многое пережил, и все чрезвычайно интересно и ново для меня не как для литератора, а просто как для человека. Енисей, тайга, станции, ямщики, дикая природа, дичь, физические мучительства, причиняемые дорожными неудобствами, наслаждения, получаемые от отдыха, — все, вместе взятое, так хорошо, что и описать не могу. Уж одно то, что я больше месяца день и ночь был на чистом воздухе — любопытно и здорово; целый месяц ежедневно я видел восход солнца от начала до конца.

Отсюда еду на Байкал, потом в Читу, Сретенское, где меняю лошадей на пароход, и плыву по Амуру до своей цели. Не спешу, ибо желаю быть на Сахалине не раньше 1-го июля.

Если бы вздумали написать мне, то вот Вам мои адрес: Александровский пост на о. Сахалине. Почта на Сахалин идет через Сибирь ежедневно.

Вы спрашиваете меня в последнем письме, почему за деньгами («Пестрые рассказы») я обратился к Голике, а не к Вам [75] В письме к Р. Р. Голике от 11 апреля 1890 г. — перед отъездом на Сахалин. . Помилуйте, сударь мой, ведь Вы раньше писали и говорили мне, чтобы я обращался за деньгами именно к Голике, а не к Вам. Впрочем, это все равно. Будьте здоровы, счастливы, покойны… Какова-то у Вас погода?

Почтение Прасковье Никифоровне и Феде. До свиданья.

Ваш Homo Sachaliensis [76] сахалинский человек (лат.). .

А. Чехов.

Дорога через Сибирь вполне безопасна. Грабежей не бывает. [77] Лейкин, с. 378–379; Акад., т. 4, № 828.

Горбица, 20 июня.

Здравствуйте, добрейший Николай Александрович! Пишу Вам сие, приближаясь к Горбице, одной из казацких станиц на берегу Шилки, притока Амура. Вот куда меня занесло! Плыву по Амуру.

Из Иркутска я послал Вам письмо. Получили ли? С того времени прошло больше недели, в продолжение которой я переплыл Байкал и проехал Забайкалье. Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух; цвет у нее нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами; кругом дичь непроглядная, беспросветная. Изобилие медведей, соболей, диких коз и всякой дикой всячины, которая занимается тем, что живет в тайге и закусывает друг другом. Прожил я на берегу Байкала двое суток.

Когда плыл, было тихо и жарко.

Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии.

Проехал я на лошадях более 4000 верст. Путешествие было вполне благополучное. Все время был здоров и из всего багажа потерял только перочинный нож. Дай бог всякому так ездить. Путь вполне безопасный, и все эти рассказы про беглых, про ночные нападения и проч. не что иное, как сказки, предания о давно минувшем. Револьвер совершенно лишняя вещь. Теперь я сижу в каюте первого класса и чувствую себя в Европе. Такое у меня настроение, как будто я экзамен выдержал.

Свисток. Это Горбина. Ну, до свиданья, будьте здоровы, благополучны. Если успею, то опущу это письмо в ящик, если же нет, то погожу до Покровской станицы, где буду завтра. Почта с Амура идет редко, чуть ли не 3 раза в месяц.

Привет Прасковье Никифоровне и Феде.

Ваш А. Чехов.

Берега у Шилки красивые, точно декорация, но, увы! чувствуется что-то гнетущее от этого сплошного безлюдья. Точно клетка без птицы. [78] Лейкин, с. 380–381; Акад., т. 4, № 838.

12 апр. 1892 г.

Сердечно благодарю Вас, добрейший Антон Павлович, за присыл рассказа и двух мелочишек для «Осколков» [79] 31 марта 1892 г. Чехов извещал Лейкина: «На лоне природы вспомнил я старину и написал рассказ и две мелочишки в осколочном духе. Написал и бросил в стол. Как-нибудь соберусь с духом, напишу еще несколько штучек и пришлю оптом». 7 апреля в Петербург были отправлены: «История одного торгового предприятия», «Из записной книжки старого педагога», «Отрывок», Летом была написана еще «Рыбья любовь». . И рассказ, и мелочишки прелестны. Помещу их, разумеется, не сразу, а в трех номерах, на подкраску. Очень уж у меня что-то за последнее время стали вялы мои сотрудники, да и сам я подчас бываю вял. Для разнообразия журнала, перед своим отъездом за границу, просил пописать Баранцевича. Тот дал для № 11 рассказ «Про белого бычка», но тоже вялый. Просил Назарьеву — прислала рассказ, но совсем плохенький, а в запасе лежит ее же рассказ, и еще плоше. На днях был у Суворина и говорил насчет бледности беллетристики последнего времени. Он тоже жалуется и дивится на бледность беллетристов. В толстых журналах, по-моему, еще хуже. Там ужас что помещается! Бледная немочь, хлорофилльное страдание какое-то… От Суворина узнал, что он на Фоминой едет в Москву и сбирается из Москвы побывать у Вас в имении. За мелочишку «Из записной книжки старого педагога» боюсь. Цензура не любит, когда мы трогаем педагогов, хотя бы и «старых», поэтому, досыпая в цензуру мелочишку, слово «старого» заменю словом «отставного». Суть не изменится, а цензор не так испугается.