Самуил Маршак - В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.

Поневоле вспоминаешь чеховскую героиню с ее пристрастием к иностранным словам вроде «атмосферы». [59] Речь идет о Змеюкиной, персонаже чеховского водевиля «Свадьба».

Правда, современный язык не может обойтись без вошедших в нашу речь новейших терминов, из которых многие стали интернациональными.

В свое время и Пушкин смело вводил в русскую поэзию — к ужасу Шишкова и «Любителей русской словесности» [60] Шишков Александр Семенович (1754–1841) — русский писатель в государственный деятель. Возглавлял общество «Беседа любителей русского слова», которое славилось ревностной заботой о чистоте русского языка и выступало против Карамзина с его ориентацией на расширение лексической базы русского литературного языка и упрощение синтаксических конструкций. — новые слова, заимствованные из иностранных языков и уже вошедшие в русскую разговорную речь.

Однако Пушкин никогда не щеголял модернизмами. Они были ему так же чужды, как и хвостовские архаизмы.

Времена менялись, менялся и ломался быт, и в русскую поэзию от Некрасова до Блока и Маяковского то и дело входили новые слова русского и нерусского происхождения. И все же — в лучших своих образцах — она сохраняла чистоту языка, не позволяла новым словообразованиям замутить — из щегольства или из стремления к новизне — русскую речь, драгоценное наследие веков.

Да и Вознесенскому такое щегольство свойственно далеко не всегда.

Мы знаем его как поэта, одаренного подлинным чувством русского языка и русской культуры.

Вспомним его поэму «Мастера» — о строителях храма Василия Блаженного.

Стихи о древнем мастерстве далеки у него от эстетского любования стариной, от стилизации, в которую впадали многие, оглядываясь на прошлое.

Его старинные русские мастера — товарищи современных строителей, возводящих наши новые города. Василий Блаженный стоит у него рядом с новейшими стеклянно-металлическими конструкциями нынешнего и завтрашнего дня.

Он умеет отличать достойную уважения старину от доживающих свой век и давно уже переживших себя остатков прошлого.

С тонким мастерством и богатством словесных оттенков написан им портрет молодого парня — служки Загорской лавры.

Здесь Вознесенский нашел точные, веские, незаменимые слова. Созвучия, которыми он играет, органичны и убедительны. Не случайно рифмуются «клобук» и «каблук», «четки» с «чечеткой». Точно так же полны значения аллитерации в поэме «Мастера»:

«Ваятели» — «Воители», «Кисти» — «Кистени».

Созвучия как бы облекают в плоть и подтверждают поэтическую мысль автора. Пользуясь аллитерациями, поэт как бы вскрывает самую структуру языка, в котором созвучия далеко не случайны. То, что близко по смыслу, близко и по звучанию: гром, гроза, грохот. А иные созвучия — иронические — подчеркивают противоположность понятий. Нельзя было сильнее скомпрометировать слово «либерал», чем это сделал Денис Давыдов злою рифмой «обирало» — «либерала». [63] Из стихотворения Дениса Васильевича Давыдова (17841839) «Современная песня».

Такое опорочение, передразниванье слова смешным созвучием бывает не только в сатирической поэзии и в народном лубке. Им часто пользуется народ в разговорной речи.

У Андрея Вознесенского московские дьяки, издеваясь над вдохновенным и дерзким трудом строителей храма Василия Блаженного, прыскают в ладони: «Не храм, а срам!..»

Но как часто встречаешь у Вознесенского случайные, очень неглубокие созвучания — «купе» и «купаться», «анонимки» и «анемоны».

Конечно, нельзя да и не к чему накладывать запрет на такие мало значащие, модернистические аллитерации. Но совершенно очевидно, что именно эта легкая, поверхностная игра звуками порою заводит поэта — по его же собственному выражению — «куда-то не туда».

Слишком кудрявая, как бы зацветшая образами и созвучиями речь ведет к тому, о чем так гневно сказал когда-то Лев Толстой, получив письмо со стихами:

«Писать стихи — это все равно, что пахать и за сохой танцевать…» [64] См. письмо Л. Н. Толстого С. В. Гаврилову (14 января 1908 г. Ясная Поляна): «Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды» («Л. Н. Толстой о литературе. Статьи, письма, дневники», Гослитиздат, М. 1955, стр. 588).

Особенно много случайных рифм и аллитераций в цикле стихотворений Вознесенского «Треугольная груша».

«Алкоголики» — «глаголешь», «прибитых» — «прибытие», «небесных ворот» — «аэропорт».

Неизвестно, какое из слов в каждой из этих пар вызвало другое, созвучное ему: «прибитые» — «прибытие» или наоборот.

Вполне реалистично и убедительно сравнение аэропорта с «небесными воротами». Но в «Архитектурном отступлении» Вознесенского аэропорт — не просто ворота, а некий «апостол небесных ворот» (кроме того, что он еще и «автопортрет» поэта и «реторта неона»). А это настраивает автора на какой-то библейский, чуть ли не апокалиптический лад. Отсюда и алкоголики-ангелы, которым аэропорт нечто «глаголет», возвещая некое «Прибытие». Речь здесь идет о прибытии самолетов, но рядом с глаголом «возвещая» — да еще и с большой буквы — это слово звучит почти мистически.

Поэтическое воображение позволяет нам видеть в самых обычных явлениях нечто значительное, торжественное, даже таинственное. Но в «Треугольной груше» на непосредственные ощущения автора воздействует еще цепь звуковых ассоциаций, по-своему направляющая и отклоняющая в стороны поэтическую мысль. Он как бы пьянеет от аллитераций, найденных им же самим.