Зиновий Каневский - Жить для возвращения

В конце сентября 1957 года наш старлей неожиданно, после секретных радио-переговоров с матшаровским командованием, объявил «готовность номер один». Буквально через час гляциологи, имевшие с полярной станцией прямую телефонную связь, в полном составе явились сюда. Мы сосредоточились за приземистым складом фуража, постелили на снег брезент и улеглись в ожидании «действа».

Минут через двадцать до нас докатился рокот взрыва — именно такое время требуется звуку, чтобы пробежать расстояние в четыреста километров. В строениях задребезжали оконные стекла, по сарайчику, за которым мы ютились, прошла крупная дрожь. На лентах приборов-самописцев, регистрирующих атмосферное давление, остались резкие вертикальные линии, отметившие приход взрывной волны (она докатилась и до Диксона, преодолев более семисот километров).

С того дня процедура сделалась привычной и повторялась на протяжении всего октября. Однажды мы увидели далеко-далеко на юге грибовидное облако, в точности такое, каким его рисовали газетные карикатуристы, изображавшие американских агрессоров. Тут, чуть ли не впервые, каждому из нас сделалось не по себе, тем более, что офицер зарегистрировал на своем альфа-бета-гамма-радиометре сильное отклонение стрелки, причем отмечалось оно повсеместно: в домах, на «улице», на снегу, на льду и даже в карманах ватных брюк, основной нашей одежды на зимовке (оставляю читателя догадываться, какие шуточки отпускала Марь Иванна по поводу будущей состоятельности мужской части полярников!).

Старший лейтенант не мог не уловить всеобщей растерянности и произнес чувствительный монолог:

— Не ожидал, братцы-кролики, что вы так перетрусите. Большое дело — стрелка заметалась! Да никакой особенной радиации нет и в помине, все в пределах нормы. Ну, ладно, если вам так уж хочется, вообразите себе, что вы побывали в Цхалтубо и приняли бесплатный курс радоновых ванн. В общем, хватит мандражировать, то ли еще ждет нас в ближайшем будущем!

Тотчас актинометрист Валерка Генин с невинным видом и нескрываемой ехидцей в голосе задал вопрос:

— Товарищ старший лейтенант, а как же нам теперь вести наблюдения по программам МГГ? Все международные соглашения предполагают, что на объекты МГГ имеет право доступа любой иностранный ученый. А вдруг сюда запросится какой-нибудь скандинав либо американ? Его пустят?

Ответ звучал совершенно невоспроизводимо и в переводе на литературный русский язык свидетельствовал лишь об одном: как же не пустить — конечно, пустят, всенепременно пустят под воду, туды его и пере-так, к той маме и к этой! Не только ни один басурман не приблизится к архипелагу ни по морю, ни по воздуху (Новая Земля охраняется с баренцевоморской стороны нашими моряками, а с карской — нашими же непреодолимыми льдами и средствами ПВО), но и вы, кролики вы эдакие, как цуцыки будете по первому сигналу сворачивать ваши высоконаучные наблюдения. Пулей будете мчаться на берег, задрав портки, воздушные шампиньоны страсть как не любят, когда на них просто так глазеют!

Всю осень 1957-го, всю весну и осень 1958-го над Новой Землёй плавали эти страшные облака. Они успевали в значительной степени рассеяться, рассосаться, пока добирались до нас из зоны «А», однако большого облегчения это не приносило. Напротив, было особенно тревожно осознавать, что над тобой, вокруг тебя, в толще снега и льда (а мы жили на том снегу и льду, пили этот субстрат, мылись им, чистили зубы) витает, либо таится до поры невидимая, неосязаемая, без вкуса и запаха радиационная смерть. А мы месяцами ходили по этой пропитанной ядом бело-голубой материи, взрыхляя ее валенками и унтами, вдыхая ноздрями гибельную пыль…

Всякий раз, когда готовился взрыв, старший лейтенант «сдергивал» нас с ледника. Испытания проводились в светлое время, и нам удавалось беспрепятственно добраться до побережья, чаще всего на тракторе, который заботливо собирал всех. Валерка Генин разошелся настолько, что занес в официальный журнал наблюдений фразу: «Работы прекращаем. Завтра ожидается очередной взрыв водородной бомбы». Всех почему-то испугала крамола, исходившая от члена нашего коллектива: «Да как же так вот, в открытую, можно? А что если враг, как говорится, именно сейчас и не дремлет? А вдруг компетентные органы случайно тоже бодрствуют, а?!» Но Валерка быстрехонько успокоил всех законопослушных и верноподданных:

— Болваны вы, кореша! Неужели не слыхали, что «Голос Америки» исправно оповещает весь мир о каждом взрыве? Это для нашего народа тайна, а для ихнего-то… Вон на днях шведы объявили, что в Западной Арктике, предположительно на одном из островов Новой Земли, произведён восьмой, начиная с осени 1957 года, взрыв водородного оружия. Скандинавская общественность крайне озабочена очередным злодеянием советской военщины, особенно потому, что частота и мощность испытаний все время возрастают, а количество радиации, попадающей в атмосферу, опасно увеличивается. Видите, их общественность озабочена…

Поздней осенью 1957 года почти одновременно вступили в строй «Барьер Сомнений» и «Ледораздел». Оба дома, построенные «по типовому проекту», были, не в пример моей прошлогодней конуре, просторные, с русскими печками, с четырьмя двухэтажными нарами, обеденными столами, рабочими столиками, многочисленными полками-этажерками. На отдельных постаментах покоились (именно покоились, поскольку почти не работали!) новейшие по тем временам радиотелефонные станции «Урожай». Их широко применяли в колхозно-совхозной полосе страны, однако в Арктике «Урожаи» оказались практически бесполезными — особенности полярного эфира не гарантировали устойчивой связи. Она была в лучшем случае односторонняя: берег нас слышал, мы его — нет.

Жизнь на леднике много тяжелее, чем на побережье. Температура воздуха здесь заметно ниже, ветры на Барьере ничуть не слабее, а наблюдения куда насыщеннее и многообразнее. На станции Ледораздел ветры, правда, потише, но после каждой пурги дверь намертво перекрывало заносами, приходилось выбираться наружу через люк в крыше либо проделывать лазы в снегу. Последний вариант действовал на станции Ледораздел два года подряд. Дом на станции Барьер Сомнений, напротив, за две зимы ни разу не занесло полностью, хотя твердые, как мрамор, сугробы частенько забивали входную дверь.

В темное время года в домах круглосуточно горели свечи и керосиновые лампы, но ламповые стекла часто лопались из-за перепадов температуры (жилище быстро выстуживалось, едва переставала топиться печь), да и запас свечей катастрофически убывал. А в дом на Ледоразделе дневной свет вообще не проникал на протяжении почти всего года, потому что вплоть до июля строение целиком покоилось в снегу, который немного отступал лишь на месяц-полтора, чтобы уже в конце августа вновь занести дом по самую крышу. Иногда, по весне, пользуясь погожими днями, обитатели станции Ледораздел выходили на «воскресник» и оттаскивали центнеры снега от единственного окошка. Но ближайшая легкая поземка за считанные минуты сводила на нет все усилия, и дом вновь погружался во тьму.