Зиновий Каневский - Жить для возвращения

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ПОЛЯРНИКА-ЗИМОВЩИКА АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА БАБИЧА ПОСВЯЩАЮ. АВТОР.

В мае 1980 года Павел Бабич вновь оказался в Москве, и я, предвкушая его радостное удивление, преподнес ему экземпляр «Льдов и судеб», намеренно открыв его на странице с моим авторским посвящением. Я ждал чего угодно, но только не того, что последовало. Павел задрожал, бросился к своей вместительной сумке, извлек из нее какой-то объемистый том и почти закричал:

— Что же вы наделали, Зиновий Михайлович, что вы наделали! У вас и у издательства теперь будут такие неприятности, такие… Господи, почему вы не предупредили меня о том, что задумали это посвящение, я бы успел вас отговорить! А теперь…

И он протянул мне изданный за границей на русском языке «Архипелаг ГУЛАГ». Открыл часть третью, главу тринадцатую под названием «Сдавши шкуру, сдай вторую!», в которой, в частности, повествовалось про «несчастного Бабича, когда-то полярника, когда-то героя, а теперь доходягу, покрытого язвами».

Книга была надписана самим Солженицыным и подарена Павлу Бабичу. Он — это я осознал уже позже — был активным ленинградским диссидентом, переписывался с такими, как Александр Исаевич, все последние годы мозолил глаза первому коммунисту Ленинграда Г. В. Романову и был в результате выдворен из страны вместе с женой и четырьмя малолетними детьми, ему «посоветовали» убраться по-хорошему.

Та наша встреча с Павлом Бабичем была последней, он и приехал-то прощаться. Несколько раз возбужденно повторил, что теперь нам с редактором не сносить голов (снесли, слава богу, никаких неприятностей не возникло), взял мой экземпляр «Льдов и судеб» и написал на первой пустой странице:

Павел Бабич обосновался с семьей в США. Ожил, поправились тяжко больные дети, материально стало хорошо. Но потерю Родины Павел переживает мучительно. Очень тронуло меня, когда вскоре после приезда в США он прислал мне с оказией книгу стихов запрещенного тогда у нас Николая Гумилева. В Америке стали выходить на русском языке его стихи. Их заметил Е. А. Евтушенко и включил строки Бабича в свою уже ставшую знаменитой антологию «Строфы века». О его жизни я периодически узнаю от старшей сестры Павла, Людмилы Александровны, по-прежнему живущей в Ленинграде. Павел перенес два инсульта, но американская медицина, а главное — преданность и умение жены Джеммы, врача по профессии, пока выручают. Людмила Александровна переслала мне переписанное от руки стихотворение брата, помещенное в одном из сборников и посвященное… Зиновию Каневскому.

В стихотворном сборнике, изданном в Америке в 1993 году, есть цикл его стихов памяти отца. Вот некоторые из них:

Никакие мои очерки или книжки на арктические темы не обходились без вмешательства бдительной цензуры. Какой горький осадок оставался всякий раз после выхода в свет моих публикаций о некогда знаменитом полярнике Р. Л. Самойловиче!

Лет двадцать назад редактор в журнале «Знание — сила», добрая знакомая еще по временам моего сотрудничества с журналом «Вокруг света», ныне покойная Таня Чеховская, неожиданно спросила, почему я до сих пор не написал о Самойловиче — быть может, знаю что-либо порочащее его?

Вопрос загнал меня в тупик: я не только не знал ничего порочащего этого человека — выпускник кафедры северных полярных стран, я вообще почти ничего не знал о нем! На лекциях это имя никогда не упоминалось, в признанной «Библии» полярников, монографии В. Ю. Визе «Моря Советской Арктики» издания 1948 года, фамилия Самойловича не значилась. Появился, правда, в конце 60-х годов созданный на потребу отечественного и зарубежного обывателя советско-итальянский фильм «Красная палатка», где на экране в течение нескольких минут действует профессор Самойлович в исполнении хорошего ленинградского артиста Григория Гая, однако этот образ абсолютно не запечатлелся в памяти. Книга же самого Р. Л. Самойловича «На спасение экспедиции Нобиле», вышедшая тогда же в Ленинграде четвертым изданием (первые три покоились за семью печатями в недрах спецхрана), по каким-то непонятным причинам до меня в свое время не дошла, и впервые я ее прочел, лишь приступив к работе над очерком об исследователе. Словом, я практически ничего не знал — не ведал о своем будущем герое.

Итак, я занялся Рудольфом Лазаревичем Самойловичем и вскоре осознал, что он один из самых видных полярников 20–30-х годов, участник и руководитель двадцати одной арктической экспедиции, в списке которых были и дореволюционные первооткрывательские походы по Шпицбергену, приведшие к добыче там каменного угля, и изыскания в Северной Карелии, где он обнаружил залежи слюды-мусковита, знаменитую «жилу Самойловича», иссякшую сравнительно недавно, и многочисленные океанографические рейсы в моря Ледовитого океана, и научное руководство воздушной международной экспедицией на германском дирижабле «Граф Цеппелин», и наиболее яркая в жизни исследователя четырнадцатая по счету экспедиция на ледоколе «Красин», спасшая участников полета на дирижабле «Италия», который потерпел катастрофу в Арктике.

А еще было бурное дореволюционное прошлое, подполье, аресты и ссылки, был полный отход от политической деятельности после 1917 года, и — приход в науку. Ей Рудольф Лазаревич отдал всего себя, создав уже в 1920 году ячейку будущего Института по изучению Севера, он же — Всесоюзный Арктический институт, он же — нынешний Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт в Ленинграде.

В 1974 году большой мой очерк о нем вышел в журнале, через три года он превратился в брошюру «Директор Арктики», еще через пять лет, уже в другом издательстве, появилась вторая, дополненная и написанная в ином ключе книжечка о нем — «Вся жизнь — экспедиция». Но нигде я не рассказал во всей полноте о его судьбе. Попытки такого рода мною делались, но в схватках с Главлитом СССР неизменно побеждал сильнейший.

Как-то пришло письмо из Киева, его автор взывал к моей совести: «…Я внимательно прочитал статью в „Знание — сила“ и отдельную книжку „Директор Арктики“ и должен сказать, что меня многое в ней не устраивает. Нигде ни слова о личной жизни ученого, о жене и детях, если, понятное дело, они были. Но главное — чем он кончил? Он что, от скоротечной чахотки умер? Или на озере Хасан погиб? А может, вы меня извините, стал жертвой культа всем нам с вами хорошо известной личности? Такое ведь случалось? Или нет?»