Зиновий Каневский - Жить для возвращения

А переводить Зиночку нравилось, и если попадалась какая-нибудь интересная английская книга, то он ее переводил просто для себя, «в стол». Так, уже не помню, кто давал ему книги Дж. Микеша. Этот английский писатель, бежавший в свое время из Венгрии, много ездил по разным странам, а потом описывал свои впечатления с большим юмором. Зиночек прямо-таки с наслаждением перевел его книги об Австралии, Израиле, Южной Америке. Потом решился какие-то отрывки из южноамериканской книги показать в «Вокруг света». Взяли, напечатали. В «Знание — сила» Зиночек принес уже всю книгу под названием «Танго». И вот тогда произошло то, что помогло Зиночку расстаться со своими комплексами, наконец-то стать самим собой. Его перевод прочитал Роман Подольный, невероятный эрудит, автор нескольких научно-популярных книг, очень доброжелательный человек. Он сказал Зинку: «Перевод, конечно, блестящий. Но, естественно, по идеологическим соображениям его нигде у нас не опубликуют. Небольшой отрывок мы в „Знание — сила“ напечатаем». Зиночек вернулся окрыленный, ему уже неважно было, напечатают или нет. Эту фразу «Перевод, конечно, блестящий» он, я думаю, запомнил на всю жизнь (как и я). И еще Роман тогда сказал: «Из хорошего переводчика может получиться хороший писатель, а вот из писателя переводчик редко получается хороший. Попробуйте писать сами и приносите нам».

А вскоре от «Знание — сила» Зиночек отправился на Землю Франца-Иосифа. Но об этом я писать не буду, а сделаю копию нескольких страничек из Зиночкиных воспоминаний о Натане Эйдельмане и пришлю Вам.

Я все время думаю, что давало ему силы пережить эти первые годы после катастрофы, что помогло устоять, сохранить свою прекрасную душу, не утратить тот постоянный интерес ко всему и всем, который был у него всегда. Наверное, это настоящая любовь к жизни, которая изначально была в него заложена. (Кем? Неужели тем Справедливым и Милосердным, в которого он никогда не верил? А почему на него сыпались несчастья: 15 операций, два перелома локтя и щиколотки, полная потеря зрения в одном глазу, два инфаркта миокарда, сердечная недостаточность, от которой он и скончался? Можно подумать, что его постоянно проверяли на прочность — когда же он сломается? А он не ломался, даже не прогибался, просто его больное и такое чудесное сердце в конце концов не выдержало.)

Да, любовь и вера в Жизнь. Это та любовь, о которой когда-то Солженицын, в «Архипелаге ГУЛАГ», писал что-то вроде: «Вы любите жизнь или только хорошую жизнь? Но лагерная — тоже жизнь, вот и ее любите тоже». Конечно, у Солженицына какие-то другие слова, но смысл наверняка точный, он меня поразил еще лет 20 назад, когда я читала его в Самиздате.

У Зиночка было удивительно светлое восприятие жизни, которое органически сочеталось с его особым юмором, всегда добрым и мягким, никогда не злым или циничным. Любое острое слово, анекдот, смешная ситуация тотчас же повышали ему настроение и вызывали желание пересказать другим, чтобы и они могли посмеяться. А сам он «творил» остроты постоянно, буквально из ничего (как у Ахматовой стихи — «из сора»). С ним никогда не было скучно, и ему никогда не бывало скучно — от всегдашнего ощущения полноты и интересности жизни. А как артистично он рассказывал всякие байки и анекдоты, подражая интонацией или акцентом персонажам этих баек! А над собой как подтрунивал!

Его чувство юмора особенно поражало в больницах, не только меня, а и всех «прихожан», нянечек, сестер. Он никогда не позволял себе разнюниваться, и если только боль мало-мальски отпускала его, всегда находил повод для шуток. Накануне операций отказывался от успокоительных уколов, а обычно садился к окну и сочинял что-нибудь смешное на «злобу дня», вроде стихотворения «Завтра», которое я посылаю вместе с этими записками. (Господи, я ведь даже сейчас счастливее многих женщин в моем состоянии, имею возможность читать и перечитывать Зиночкины юморески и улыбаться им, как когда-то, хотя и текут все время слезы).

Конечно, его оптимизм — настоящий, глубинный, никак не показной, приправленный его особым, Зинковым, юмором, притягивал к нему множество людей. Но не только это. Главное, наверно, — это его доброта, душевность, настоящий интерес к собеседнику и его проблемам. Обычно же чувствуется, выслушивают тебя из вежливости или с неподдельным интересом, говорят пустые бодряческие фразы или по-настоящему проникаются твоими бедами, ищут способы помочь, в крайнем случае, просто утешить, успокоить. Ко мне на похоронах подошла одна женщина и рассказала, как еще лет тридцать тому назад Зинок ее вытянул из глубокой депрессии, когда она уже хотела рассчитаться с жизнью. Как часто ему звонили по телефону, чтобы просто поплакаться, особенно женщины. Я не уставала удивляться, как у него хватает на всех души, да и просто времени на такие разговоры, даже с малознакомыми. Я уже по голосу, доносящемуся из-за двери, знала: опять кого-то утешает.

Я сейчас вспомнила один эпизод, при всей своей необычности крайне характерный для Зиночка. Собирая материалы для очерка о войне в Арктике, он писал и задавал вопросы некоторым участникам тех событий. Одно письмо от архангельского капитана по фамилии Котцов он показал мне, чтобы я разделила с ним восхищение. По почерку и стилю изложения было ясно, что писал старый человек, но какие же четкие, точные и ясные ответы и при этом величайшая скромность! Команда его маленького гидрографического судна спасла сотни иностранных моряков, чьи корабли были потоплены немцами. Зиночек написал очерк, выслал ему и в письме задал вполне банальный вопрос — как поживаете? И Котцов ответил так же четко и коротко, как прежде отвечал на вопросы о войне. Ему 89 лет, он полуслепой и очень больной, живет вдвоем с парализованной женой в деревянном домике без водопровода, отопления и прочих удобств. Ему самому надо колоть и носить дрова, топить печь, добывать воду и т. п. На Зиночке лица не было, когда он прочитал это письмо. Тут же позвонил Савве Морозову (старому известинцу, внуку знаменитого фабриканта-революционера) и попросил восстановить старые знакомства в газете, чтобы немедленно написать об этом. Письмо за двумя их подписями было опубликовано очень быстро в «Известиях», и вскоре Котцову дали благоустроенную квартиру в центре Архангельска. Как Зиночек был счастлив, но и как корил себя за то, что в первом же письме, на полгода (а может быть и год) раньше, не задал такого простого вопроса: «Как поживаете?»

Сколько же у Зиночка было друзей и знакомых — близких и не очень! Как-то в 70-х годах он составил список — круг знакомых, чтобы знать, сколько дарить экземпляров очередной книжки. Оказалось, больше двухсот. В одном только Ленинграде — около сорока, а были еще в Архангельске, Мурманске, Орле, Печоре, Вологде, Магадане, Апатитах, Киеве, Харькове, Воронеже, Севастополе, Одессе, Туле, Калининграде, Риге, подмосковных Пущино и Обнинске. Список этот постоянно дополнялся, он так исчеркан, что сейчас и разобрать трудно. А много имен, увы, вычеркнуто — особенно в последние годы. Как бы себя плохо ни чувствовал, если только в это время не находился в больнице, Зиночек обязательно, невзирая на мои упрашивания, приходил проститься. Очень близко к сердцу принимал кончину каждого.