Стейси Шифф - Вера (Миссис Владимир Набоков)

На приеме, устроенном в 1964 году «Боллинген Пресс» в честь выхода в свет «Евгения Онегина», у Веры — так преуспевшей в расследовании обстоятельств дуэли Пушкина — была расшитая бисером сумочка с перламутровой ручкой. На этом торжестве присутствовал, скорее всего по приглашению Набоковых, Сол Стайнберг, чье образное мышление супруги считали непревзойденным. В конце вечера они втроем, как свидетельствует Стайнберг, возвращались по Верхней Ист-Сайдстрит. И Владимир, как вспоминает Стайнберг, с нескрываемой гордостью повелел: «Вера, покажи ему, что у тебя в сумочке!» Вера вынула браунинг. Чуть легче пистолета, который она носила в Берлине, это оружие явно было тяжеловато для вечерней сумочки; при наличии патронов оно весило, наверное, до полутора фунтов. Такому художнику, как Стайнберг, жест показался глубоко символичным. Как будто Вера была утверждена блюстителем добродетели собственного мужа. Веру бы от этой символики передернуло, но в конце концов именно ее муж заставлял студентов перечислять содержимое сумочки Анны Карениной для лучшего понимания ее образа.

«Возможно, Вам интересно будет узнать, что он заканчивает новый, потрясающий роман на тему, которую, как он считает, никто до него не использовал (во всяком случае, так, как он). В книге больше 400 страниц, действие развивается живо», — писала Вера в ноябре 1953 года французскому издателю «Гоголя», отмечая, что муж работал над этим произведением почти четыре года [196] Согласно дневниковым записям Набокова, работа была начата ровно пять лет назад. . Не считая нескольких намеков, отпущенных на сей счет Пэту Ковичи из издательства «Вайкинг», это было первое открытое обращение к издателю по поводу «Лолиты». После возвращения в сентябре в Итаку Владимир по шестнадцать часов в день работал над рукописью; в сравнении с этой работой преподавание казалось отдыхом. По-прежнему Набоковых занимало осуществление русского варианта «Убедительного доказательства»; предполагалось завершить этот план к январю, однако Владимир — понимая, что пишет книгу заново, — обнаружил, что работе не видно конца. (Окончательный вариант много позже был направлен в Издательство имени Чехова. На элегантном узком конверте сопроводительного письма Вериной рукой помечена дата: 1 апреля 1854 [197] * Верина описка. года.) 6 декабря она пишет краткое торжествующее послание: «В. просит меня сообщить, что сегодня он заканчивает книгу!» — объявляет она Гессенам. Через три дня в письме Кэтрин Уайт Вера предлагает ей встретиться лично, но причины бумаге не доверяет.

Первое свое путешествие в Нью-Йорк «Лолита» предприняла в декабре 1953 года, когда Вера повезла рукопись к Уайт на Восточную 42-ю стрит. На пакете отсутствовал обратный адрес. Владимир не хотел доверять рукопись почте; Вера предупредила, что имя автора не должно быть указано, муж собирался опубликовать книгу под псевдонимом, вскоре обозначившимся как «Гумберт Гумберт». Она заручилась обещанием, «что его инкогнито не будет раскрыто». Прежде всего Набоковы надеялись, что рукопись не попадет в стены редакции, и в особенности к самому Уильяму Шону. С самого начала супруги понимали, что эта рукопись — «мина замедленного действия» [198] Ситуация была достаточно непростой. Набоков был обязан показать рукопись журналу, который, как он понимал, публиковать ее не будет, но ему нужно было получить их официальный отказ — по возможности негласный, — чтобы потом предложить рукопись в другое место. . В обстановке полной секретности Владимир чуть раньше пообещал Уилсону, что даст ему взглянуть. Будь у Веры столь же сильное пристрастие к чему-нибудь еще, кроме литературы, оно бы выразилось в конспирации. Если величественная дама старше среднего возраста относит в дом 459 по Восточной 48-й стрит подрывающую моральные устои рукопись, которую только они с мужем и считают творением гения, при этом требуя гарантии конфиденциальности от другой известной дамы, обычно характеризуемой как «трудный человек», то это как раз та самая роль, к которой привели Веру годы изгнания, вынужденного молчания и изворотливости. (По ряду причин Уайт довольно долго не касалась рукописи. У нее было пять внучек; она признавалась Владимиру: с ее стороны будет лукавством не сказать, что книга вселяет в нее тревогу. К тому же к психопатам она не испытывает симпатии) [199] «Можно подумать, мы своим сыновьям желаем таких жен, как Эмма Руо, Бекки Шарп или La belle dame sans merci (жестокосердая красавица — фр. )!» — восклицал в ответ Набоков. .

Что Вера думала о рукописи, рвавшейся наружу из ее сумки, предельно ясно. Она отговаривала мужа от издания поэзии; она отринула идею о сиамских близнецах. Она ругала себя за «Евгения Онегина». «Зачем я позволила ему взяться за эту идею!» — корила она себя, как почти всякий раз в связи с переводческой деятельностью мужа, считая, что один перевод стоит ему двух собственных творений. В отношении «Лолиты» подобных сомнений Вера не испытывала. Что не означало, будто она не понимает всей опасности для мужа ее публикации, а также превратного истолкования публикой книги, в которой раскрываются сексуально-откровенные признания европейца средних лет, безудержно преследующего неполовозрелое дитя [200] Кляня неспособность читателей в своей наивности отделить автора от главного героя, Вера признавала, что это воссоединение может в итоге вызвать «неприятное ощущение». Она считала наивность чисто американским свойством. Ее сестра в Швеции возмущалась той же чертой своих новых соотечественников. Карл Проффер отметил то же и в русском характере, непоколебимом в своей убежденности, будто «в основе художественного вымысла непременно лежит реальная правда». Даже Надежда Мандельштам убеждала Проффера, что «человек, написавший „Лолиту“, не мог бы создать ничего подобного, не испытывая в душе аналогичных гадких чувств к маленьким девочкам». . Своей золовке, которой при первом же выходе в свет романа был выслан экземпляр, Вера объясняет все четко, хотя и деликатно: «Во всяком случае не суди о книге, пока не прочтешь все до конца. Это вовсе не порнография, это непостижимая, в высшей степени корректная попытка проникнуть в душу жуткого маньяка, а также раскрытие трагической судьбы беззащитной маленькой девочки (В. изучал закон о защите сирот, но нет такого закона, который бы предупреждал именно такой ход событий)». Несколько позже, не получив никаких известий из Женевы, Вера пишет снова: «В. опасается, что „Лолита“ шокировала тебя и потому ты молчишь. Не суди о ней, пока не дойдешь до конца. Он ужасен. Но книга — великая». Даже считая нелепым, что у романа могут возникнуть трудности с публикацией, Вера прекрасно понимала, как может быть воспринята эта книга в Америке 1950-х годов. Из первых уст ей было известно о проблемах Уилсона с его «Воспоминаниями об округе Геката», сборнике рассказов с маленьким романом, который был изъят из продажи, и затем в 1946 году против книги было возбуждено уголовное дело в связи с оскорблением нравов. (Тогда Вера выражала восторги по поводу книги. «Я без ума от Уилбера!» — заверяла она Уилсона, имея в виду героя третьего рассказа. Когда же отношения с Уилсоном дали крен, Вера пошла на попятный, утверждая, будто в том письме имела в виду поэта Ричарда Уилбера. Она и в самом деле была без ума от Ричарда Уилбера, но в 1946 году они еще не были знакомы. В частной беседе она отмечала, что «Округ Геката» оставил ее равнодушной.) С какой бы страстью ни верила она в святое искусство, все же Вера по-прежнему оставалась матерью, считающей, что ее двенадцатилетнему сыну читать Марка Твена рано. «Но книга — великая », — подчеркивала она в письме золовке. И тут же добавляла: «Только спрячь от сына!» Лишь однажды упомянула Вера, что «Лолита» — книга не детская. Чтобы Елена не оставляла ее где ни попадя.