Рудольф Баландин - Вернадский

Изжил ли он со временем эти детские фантазии? Вряд ли до конца. Однако рано понял, что такое мировосприятие противостоит научному творчеству. «Мы говорим в науке, — писал он, — о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюдательным путём, о научном констатировании факта или явления, об определении ошибки».

Судя по всему, он решил остаться на Родине не спонтанно, «по зову сердца» (Россия стала иной), а обдуманно. Он не был уверен, что на Западе ему предложат лабораторию, тем более институт. Читать лекции на английском языке он не готов (это не то, что читать). В России он академик, многие его друзья и ученики сотрудничают с большевиками. Антисоветских высказываний у него нет.

У него огромные планы. Он продолжает работу над рукописью «Живого вещества». Участвует в изучении биологии и геохимии Азовского моря. Увлекла его мысль об автотрофности человечества: возможности перейти на питание неорганическими веществами, синтезируемыми производственным образом. Автотрофны растения. Значит, в принципе и человек мог бы жить, не вредя живому веществу планеты.

«Надо идти смело в новую область, — записывает он, — не боясь того, что уже в мои годы кажется это поздним. Жизнь — миг, и я, живя мыслью, странным образом живу чем-то вечным… Некоторые мысли о смерти в новой постановке не решаюсь высказывать и логически выявлять для себя. Есть какое-то особое состояние духа, когда охвачен невысказанной в логических формах идеей».

Ему представляется, что именно теперь он подошел к такому рубежу своей жизни, когда можно сказать человечеству нечто новое. Создание учения о живом веществе и биосфере — его предназначение.

«Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой «Опыт». Перед ним становилась та же мысль, как передо мной: если я не напишу сейчас своих мыслей о живом веществе, эта идея не скоро еще возродится, а в такой форме, может быть, никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня совсем нет».

Он уверен: учение о жизни на планете и о человеке не только научно интересно. Оно затрагивает суть бытия человечества и может произвести решительный поворот в самопознании людей как особой планетной и космической силы.

Его труды необходимы не только науке, человечеству, но и родине. Наука становится показателем духовного развития народа, достижений страны. Создание нового учения, которое признает весь мир, станет, по его словам, триумфом «русской культуры в эпоху унижения России».

…Бушевала братоубийственная Гражданская война. Казалось, всю гигантскую империю сотрясают из края в край предсмертные конвульсии. Но именно теперь в ней рождалось научное учение, которому суждено в будущем занять в науке такое же почетное место, как периодическая система Д. И. Менделеева, теория условных рефлексов И. П. Павлова, учение П. А. Кропоткина о ледниковой эпохе.

Белогвардейцев выбили из Крыма. Советская власть наводила порядок, выявляя скрывающихся белых и тех, кто их поддерживает, кто готов вести тайную борьбу против большевиков.

В Симферополь пришло телеграфное распоряжение наркома здравоохранения Семашко: Вернадского и нескольких других преподавателей Таврического университета вместе с семьями срочно отправить санитарным поездом под охраной в Москву.

Приказ был выполнен. Семью Вернадских сопровождал чекист Табачников. Никто не знал, что их ожидает. Владимир Иванович не прекращал работу. В поезде он прочел раненым, врачам и пассажирам лекцию: «О рудных богатствах России».

Поезд приближался к Москве. В вагон зашел Табачников. Он был взволнован. Попросил Нину Владимировну Вернадскую выйти в тамбур и стал извиняться за то, что вез ее отца под арестом. Оказывается, он получил известие о том, что Вернадского охраняют как ценного для Советской страны научного работника.

Неприятное недоразумение произошло в Петрограде. Едва только они после долгого перерыва вновь поселились в своей квартире, за Владимиром Ивановичем пришел конвой. Кто-то из жильцов (возможно, имея виды на эту квартиру) сообщил в ЧК, что в Петербург нелегально прибыл враг советской власти, член Временного правительства некто Вернадский. Надлежало в этом разобраться.

Могло произойти непоправимое. Врагов советской власти в Петрограде было предостаточно, расправлялись с ними круто.

Наталья Егоровна сообщила о случившемся С. Ф. Ольденбургу, занимавшему пост непременного секретаря Академии наук.

Тот срочно связался с Н. М. Федоровским, минералогом, учеником Вернадского, членом Всероссийского Центрального исполнительного комитета. Он срочно направил наркому Луначарскому докладную записку:

«Вчера арестован в Петрограде академик Вернадский В. П., подготовлявший к печати свои научные труды, имеющие мировое значение.

Академик Вернадский один из самых благороднейших людей нашей эпохи, один из последних гуманистов, уже преклонного возраста и слабого здоровья.

Прошу Вас, народный комиссар, принять энергичнейшие меры к его немедленному освобождению, так как арест такого крупного ученого может иметь последствия как лично для него, так и для РСФСР, ибо Вернадский широко известен всем научным кругам мира именно как человек, не способный к политическому интриганству».

Меры были приняты. Вернадского освободили из-под ареста.

В Петрограде он создал метеоритный отдел при Академии наук. Прочёл в Доме литераторов доклад: «Начало и вечность жизни».

… Сырой холодный май 1921 года в Петрограде. Время голодное. Бандитизм. Идёт Гражданская война. Слухи о скором крушении новой власти. Страшные пророчества о конце Мира, о новых антихристах, о гибели цивилизации.

И — просторный зал Дома литераторов, заполненный отчасти публикой «из бывших»: бывших профессоров и священников, бывших модных поэтов и художников. Но были отчасти люди «из будущих» — ученых, инженеров, писателей, общественных деятелей.

Худой, подтянутый, белобородый профессор в грубых солдатских ботинках говорит:

— Было ли когда-нибудь и где-нибудь начало жизни и живого, или жизнь и живое такие же вечные основы космоса, какими являются материя и энергия? Характерна ли жизнь и живое только для одной Земли, или это есть общее проявление космоса? Или же в готовом виде проникла в нее извне с других небесных светил?

Загадки эти относятся в разряд вечных, волнующих человечество веками, тысячелетиями.

Была ли когда-нибудь Вселенная безжизненной? Или в космосе вечно существует жизнь — такое же обязательное качество мира, как межзвездная пыль, туманности, звезды, планеты, космический вакуум? И мы — крохотная часть земной жизни, недолговечная клеточка живого вещества Земли, — не связаны ли мы глубоким родством с одухотворенной жизнью материей, с обязательной вечной частью космоса? Или мы всего лишь случайное эфемерное объединение атомов и молекул, распадающееся бесследно в безжизненном космосе?