Александр Боханов - Мария Федоровна

Она знала, как бывает в других местах, при иных общественных устройствах. Ей были известны проблемы, заботы и трудности своего отца, порой сталкивавшегося в Дании со сложными политическими коллизиями, неизбежными при парламентском строе.

Брату Вильгельму в Греции приходилось еще труднее. У него там постоянно возникали неприятности, и он даже серьезно подумывал об отречении от Престола.

В России же все по-другому: тут нет этих парламентов, здесь не могут бросить в лицо Монарху обвинения и оскорбления, вполне допустимые в некоторых странах. И газеты ведут себя совершенно иначе. Они не смеют печатать всякие небылицы о жизни ее семьи, в то время как во многих прочих местах они позволяют себе невозможные вещи.

Что уж говорить о Франции, когда даже в Англии, где люди испытывают такое уважение к Королеве и к Королевской семье, и то появляются статьи, за которые приходится краснеть и переживать. Ей Алике об этом не раз рассказывала, да и сама она кое-что читала.

Александр III и Мария Федоровна поначалу проявили искреннее великодушие к вдове убитого Отца и ее детям. Старые неудовольствия предавались забвению, княгиню окружили заботой и вниманием. Мария Федоровна навещала ее, безропотно уступала ей первое место на траурных церемониях. По решению нового Монарха за ней сохранялись апартаменты в Зимнем Дворце; она до конца дней своих обеспечивалась рентой из казны.

Ей были оставлены все вещи и подарки, принадлежавшие ранее. Дочери могли рассчитывать на Царское приданое, а сын имел право получить образование за счет государства. Юрьевская недолго оставалась в Петербурге и скоро уехала за границу.

Молодая вдова вела себя неумно и вызывающе и не слишком учтиво как по отношению к Императорской Фамилии, так и по отношению к памяти своего покойного мужа. Оказавшись в Берлине, она решила нанести визит Императору Вильгельму I (дяде покойного Царя) и «просить благословения для своих детей». Но старый кайзер ее не принял, передав через адъютанта, что «не имел понятия, что Император Александр был второй раз женат».

Обосновавшись во Франции, на Лазурном Берегу, Екатерина Михайловна давала интервью, принимала без разбора различных визитеров, повествуя им о своей жизни и о своей любви к Императору. Ее имя было окружено скандальным ореолом, что чрезвычайно угнетало и расстраивало последних Царей: Александра III и Николая И.

Первые годы она нередко приезжала в Россию, и эти «турне» доставляли немало переживаний Венценосцам. По словам Марии Федоровны, «она полагала, что обладает неоспоримыми правами на нас. Но время сделало свое дело, и она не находила у нас ничего, кроме простого проявления вежливости. Тогда она стала закатывать сцены. Государь ей предложил заняться воспитанием сына, она в ответ дошла до того, что заявила, будто он не заслуживает ее доверия из-за своего отношения к ней. Она была так груба, что даже я позволила себе сказать ей несколько нелицеприятных слов, чтобы напомнить, сколько мы перестрадали из-за нее…

В один из своих приездов в Россию княгиня заявила нам, что как только ее дочери подрастут и станут выезжать в свет, она вернется в Петербург и станет давать балы. Эта затея ничуть мне не улыбалась, так как я предвидела, какие неприятности нас могут ожидать. Я ничего не ответила, но Государь, следивший за разговором, вмешался и произнес всего одну короткую фразу, которая подействовала на мечтания княгини, как ушат холодной воды. На Вашем месте, — сказал ей Государь очень спокойным тоном, — вместо того чтобы давать балы, я бы заперся в монастыре».

С этой особой у нового Монарха на первых порах возникало немало хлопот. Ее статус оставался неясным. Вела же она себя слишком шумно, эпатирующие, чтобы можно было, даже во имя светлой памяти покойного монарха, долго сохранять расположение. В одном из своих писем княгиня заметила, что почти все время «находится в полусознательном состоянии». Александр III не исключал, что, может, так оно и было на самом деле. Как очень скоро убедился Император, «полусознательное состояние» являлось чертой ее натуры, а благовоспитанностью и тактом княгиня явно не блистала.

Молодую вдову обуревали страсти и желания, подаваемые с отталкивающей аффектацией. То она вдруг начинала претендовать на одну из Императорских резиденций, то требовала к себе внимания, «соответствующего вдове Императора», то выражала негодование, что ей не вернули «два канделябра», купленные ей покойным. Она могла без приглашения, совсем неожиданно, примчаться в Аничков и устроить скандал придворным, не желающим ее пускать к Императору, «которому она обязана сообщать важные вести», а затем сетовала и негодовала «на непочтительное отношение». Постоянные претензии «светлейшая княгиня» часто обосновывала «волей Того, который ушел, но который с небес все видит».

Играя на сыновних чувствах, «друг Екатерина» нередко просила Александра III о невозможном. Причем непременно ссылалась якобы на волю умершего Монарха. Так случилось, когда она потребовала себе орден Святой Екатерины (им награждались представительницы Династии и в редчайших случаях другие дамы, но лишь за выдающиеся заслуги), а затем стала настаивать на зачислении ее сына Гого в Царскую роту Преображенского полка, «как того желал его Отец». Домогательства нежеланной родственницы не находили отклика в душе Александра III.

Юрьевская рассчитывала занять прочное место возле Трона, наивно полагая, что ее ухищрения и напор могут изменить ситуацию, сделают ее «своей» в семье нового Царя. Но чем дальше, тем больше здесь она встречала холодное безразличие, лишь усугублявшееся ее претензиями. В России она год от года бывала все реже и реже, а со временем эти приезды совсем прекратились. Ее визиты были явно нежеланны, и она поняла, что на своей родине она уже никому не нужна.

Роль была уже сыграна, и ее фигура навсегда осталась в далеком прошлом, когда она любила и была любима первым человеком России, самым могущественным властелином мира.

Постепенно на имя несостоявшейся Императрицы «Екатерины III» в Царской Семье было наложено табу. Ее не только больше не принимали, но о ней не хотели и слышать.

Мария Федоровна давно уже готовилась стать русской Царицей, но не знала, когда придет этот срок. И в марте 1881 года он наступил. Теперь она должна была жить с максимальным самоотрешением, ни на минуту не забывая, что все ее дела, мысли и слова должны быть ответственными.

Она редко обсуждала с мужем политические вопросы, целиком доверяясь «своему Саше», которого считала честным и умным правителем. Он ей рассказывал о наболевшем, о трудностях, сомнениях и разочарованиях, нередко им испытываемых. Минни была внимательна и участлива, всеми силами стараясь облегчить его ношу, и одобряла решения, казавшиеся ему наилучшими. За его же широкой спиной никогда не обсуждала ничего, что хоть как-то могло затронуть его прерогативы, не попыталась навязать собственные решения, никогда не стремилась играть какую-то политическую партию… [5] Вопреки очевидному, в некоторых книгах можно встретить утверждения прямо противоположного характера, что лишь свидетельствует — насколько сочинители плохо знают подлинный исторический материал.