Владислав Корякин - Отто Шмидт

Налево — каморка радиостанции — полновластное владение Васи Ходова, с коротковолновым передатчиком, с по-стоянным возбуждением, стабилизацией, бензиновый мотор в 2,5 л. с. типа «Дуглас» и динамо в полтора киловатта. На стене — записная книжка метеорологических наблюдений, которые Ходов регулярно проводил каждый день.

Узенький коридор ведет в довольно просторную комнату, но явно малую для четырех человек (площадь — всего 36 квадратных метров. — В. К.) — спальню, столовую, рабочий кабинет, гостиную и т. д. Словом, здесь в четырех деревянных стенах была сосредоточена вся жизнь и работа северного форпоста науки. Вдоль стен — одна над другой для экономии места по две койки. Смятые постели свидетельствуют о том, что люди только что встали, разбуженные приходом «Сибирякова». У тусклого окошка — письменный стол, на нем наковальня для мелких поделок, выше — полки с книгами, тетрадями, фотоаппаратурой и химикалиями. В центре комнаты — обеденный стол, с давно застывшей жареной медвежатиной и остатками коньяка.

— Во время зимовки пили мы мало, — рассказывает Ушаков, — разве что Журавлев, у которого была к вину определенная потребность. Он и выпил все наши запасы. Ходов — отчаянный трезвенник, я — чтобы поддержать компанию пил только виноградное вино, да и Урванцев — тоже. Но, по правде сказать, бывали моменты, когда было необходимо напиться, это — когда чувствовалась какая-то нервозность, когда люди начинали киснуть и придираться друг к другу. Тогда я сам ставил вино. Обычно вначале ребята грубили, но вскоре же переходили на взаимные любезности, и все оканчивалось хорошо. Урванцев начинал бесконечно философствовать, а Журавлев — петь. Словом, нарушенное равновесие быстро восстанавливалось, и можно было приступать к работе. Над столом среди портретов Ленина, Калинина, Ворошилова и С. С. Каменева — охотничьи ружья, полевые бинокли, карты Северной Земли, будильник, зеркало и огнетушитель на случай пожара, а направо — маленький столик для научных работ, кирпичная печь и полка для сушки одежды.

Вот и вся незамысловатая простая рабочая обстановка жилища четверых смельчаков, в которой они провели два долгих тяжелых года — без лишних, ненужных и громоздких вещей. Здесь, в этой комнате, зарождались гениальные планы освоения грандиозного отрезка материка, здесь шумно и горячо обсуждались планы поездок, здесь в рассказах переживали давно пережитые трудности, лишения и опасности.

— Георгий Алексеевич, — обращается писатель Семенов к Ушакову, — а поехали бы вы еще раз в Арктику?

— На год хватит обработки добытых материалов, а там, — улыбается он, — вот откроете Землю Санникова — тогда можно будет поехать. Разве от Арктики оторвешься?» (1934, с. 135–138).

Тем не менее далеко не все было просто в двухлетней зимовочной экспедиции четверых полярников, что подтверждает приказ Ушакова: «Проводя вторую зимовку, мы вступаем в тяжелый момент. Надо выполнить задание правительства во что бы то ни стало. Между тем я замечаю упадок настроения, невыдержанность, грубости и т. д., что совершенно недопустимо на нашей зимовке. Основными причинами этих явлений считаю не только пребывание вдали от материка, но и нежелание держать себя в руках. Поэтому считаю необходимым предложить каждому дежурному следить за санитарным обслуживанием, вовремя приготовлять пищу, тушить свет в 23 часа и с этого времени до 8 часов его не зажигать. Запрещаю ложиться в постели в течении дня и курение в помещении. Устанавливаю обязательный 8-часовой рабочий день. Даю индивидуальные каждому задания. Нарушившим этот приказ — выговор с предупреждением, во второй раз — выговор с доведением до сведения Арктического института и в третий раз — освобождаю от работы». Для Шмидта, с его несомненным административным талантом и необходимостью опыта на будущее, это был хороший пример руководства ограниченным коллективом в чрезвычайных условиях длительной зимовки. Глава зимовщиков выдвигал совсем не те требования к людям, которые были знакомы Шмидту по судовой дисциплине, за которую в основном отвечал капитан.

Определенно работой североземельцев можно было гордиться. Не менее важно было использовать полученные результаты в дальнейшем плавании «Сибирякова» по принципу «здесь и сейчас», даже если отсутствовали сведения о глубинах. Если верить свидетельству Громова, «…О. Ю. Шмидт неожиданно выдвинул другой, интереснейший, но чрезвычайно рискованный проект. Он рассуждал так: поскольку нам везет в этом году, поскольку на всем пути мы еще не встретили особо тяжелых льдов, не стоит ли нам воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами и попытаться обойти вокруг Северной Земли, то есть побывать там, где не было ни одно судно в мире, видеть то, что не удавалось увидать лучшим исследователям Арктики. Вполне понятно, выбор этого маршрута целиком оправдывался в научном отношении.

Некоторые, правда очень немногие, склонны были видеть в этом необычайном предложении своеобразный авантюризм. Но надо хорошо знать Отто Юльевича, чтобы понять его неугомонную, неспокойную, вечно в исканиях нового, неизвестного науке натуру… Сколько раз я бывал свидетелем, как Шмидт добавлял, расширял основную программу новыми исследовательскими рейсами. Он пользовался буквально малейшей возможностью, чтобы сделать новый вклад в дело изучения наших северных окраин.

Сильно возражал капитан, мотивируя тем, что у нас впереди долгий и тяжелый путь, а времени мало, что у него есть основное задание партии и правительства пройти Северо-Восточный проход и что никаких побочных заданий он знать не хочет. Но в душе, я уверен, он был рад и горд быть первым капитаном, обогнувшим с севера Северную Землю» (1934, с. 149–150).

Разумеется, такое решение не могло состояться без учета мнения Визе, который изложил его в следующем виде: «На мой взгляд, было бы прямо непростительно не воспользоваться благоприятной обстановкой этого года и не сделать попытки обогнуть Северную Землю. Я высказал свои соображения Отто Юльевичу, и он вполне согласился со мной, считая, однако, необходимым согласовать вопрос о выборе пути с капитаном. Тут-то я уж знал, как надо действовать. «Море мягко, бойся берега» — эта поговорка поморов должна была пригодиться.

Я разложил перед Ворониным урванцевскую карту Северной Земли. «Вот видите, Владимир Иванович, — начал я, — для нас, научных работников, было бы очень интересно пройти проливом Шокальского. Правда, этим проливом никто никогда не плавал, глубины его вовсе не известны, да и островков всяких на карте показано немало, а поэтому, возможно, что в проливе имеются и подводные рифы. Как вы думаете насчет этого пролива?» Капитан внимательно рассматривал карту и хранил молчание. Лицо его нахмурилось. «Пролив Красной Армии тоже любопытно обследовать, — продолжал я, но он, вероятно, представляет еще больше опасности для мореплавателя, чем пролив Шокальского. Есть еще третий путь — обход Северной Земли с севера. Опасаться на этом пути подводных банок едва ли приходится, но зато нас ждет там другой враг — льды. Если здесь, у острова Домашнего, море чисто, то ведь это не значит, что льда нет и на севере». — «Дело все в том, что на льды мы и шли, — отвечал Владимир Иванович, продолжая изучать карту, — льды нам не страшны, и «Сибиряков» с ними справится. Вы сами видите, какой год выдался удачный. А в проливы я бы не советовал соваться. Это дело специального гидрографического судна, наша же главная задача — поскорей пройти в Тихий океан. Проливы нам все дело могут испортить» (1946, с. 96).