Марина Раскова - Записки штурмана

Приехали на стадион «Динамо». Уселись за стол и внимательно слушали Валерия Павловича. Он рассказывал о своем перелете через полюс. Говорил, что враги народа подготовляли аварию машины. Но ничего не вышло. «Больше всего, — говорил он, — я опасался, что нехватит воды для охлаждения мотора». И действительно, воды нехватило. Это было вредительство. Тогда Валерий Павлович приказал экипажу собирать мочу, вылить весь кофе и чай в водяной бачок. Экипаж изнывал от жажды, но никто ничего не пил. Чкалов предостерегал и нас: враги народа еще не вывелись, всегда надо ожидать от них какой-нибудь гадости.

Мы хохотали доупаду, когда он стал рассказывать, как на заграничном банкете его заставили есть устриц.

— После этого полета придется и вам, может быть, за границу лететь, приучайтесь прилично себя вести. Вот салфетку раскладывать нельзя, а нужно сложенную целиком к губам прикладывать. Если развернешь — неприлично. Этикет надо знать! Устриц подали. Я взял одну в рот, а она, подлая, стала гулять — туда, назад. Я закрылся салфеткой и сижу. Глаза на лоб лезут, а устрица по горлу гуляет. Коньячком проклятую заглушил!

Он много говорил о том, к чему обязывает звание Героя Советского Союза. Ведь по героям должны равняться другие.

— Вот мы ехали из Америки в Москву. Нам предложили, чтобы наши жены выехали в Париж нас встречать, но я сказал: страна встречает нас в Москве, пусть и семья встречает в Москве. Страна и семья для советского летчика — одно и то же.

Валерий Павлович рассказал нам, как было, когда он вернулся в Москву из трансполярного перелета.

— Вот герой возвращается, предлагают в гостиницу устроить, дают шикарный номер, несколько комнат. А я вернулся и сказал: «До перелета жил дома и теперь домой поеду. Что мне в гостинице делать?»

Обед заканчивался. В ресторане «Динамо» для нас был открыт специальный счет. За нас платил штаб перелета. Мы были довольны, что угощаем Валерия Павловича, и, вставая из-за стола, сказали официанту:

— Запишите все на наш счет.

Но Валерий Павлович запротестовал:

— Вы что, девчата, с ума сошли? — И он потребовал отдельный счет и сам расплатился.

Выходя из ресторана, Валерий Павлович говорил о том, как мы должны быть осторожны, чтобы под маркой нашего перелета не тратились лишние государственные деньги.

Мы расстались с Валерием Павловичем, зараженные его энергией, бодростью и какой-то особенной его внутренней большевистской прямотой и честностью. На прощанье Валерий Павлович сказал:

— Если хотите, девки, лететь, — бросьте ваши Подлипки, перебирайтесь на Щелковский аэродром и установите строгий режим. Родные без вас не помрут. Ничем больше не занимайтесь. Москва вам не нужна. И перебирайтесь сегодня же, самое позднее — завтра.

Мы так и поступили. Только Валя задержалась в Москве, чтобы перегнать самолет на Щелковский аэродром.

Здесь была большая комната, в четыре окна, лишенная роскоши и ковров. В ней стояли три обыкновенные красноармейские койки, письменный стол канцелярского типа, несколько деревянных стульев, ширма. Стоял умывальник, о котором с уважением говорили, что из него умывался сам Громов перед своим перелетом в Америку. Принесли диван, завалили его летным обмундированием, принесли еще один стол и поставили посредине. Провели телефон. На окнах и на тумбочках поставили цветы. Мы сразу почувствовали себя в рабочей обстановке. Нам отвели отдельную уютную столовую. Готовила старушка-повариха Прасковья Васильевна, большая искусница на всякие вкусные вещи. Она с гордостью говорила:

— Я всех кормила: и Громова с Данилиным и Юмашевым, и Чкалова с Байдуковым и Беляковым, и Леваневского кормила. Вот и вас довелось кормить!

Мы были рады, что у нас такая знатная повариха. А главное, это был милейший и добродушный человек.

Прасковья Васильевна готовила домашние, простые обеды, пекла вкусные ватрушки, пирожки и все беспокоилась, не кажется ли нам еда невкусной. Если я не доедала какую-нибудь котлету, она утирала слезы и говорила доктору:

— Наверное, не нравятся Марине Михайловне мои котлеты.

Я уверяла ее, что мне можно есть только немножко. Она быстро усвоила, что у штурмана послебольничная диэта, и стала готовить специально для меня какую-то особенно вкусную картошку. Увидит в окно, что мы идем обедать, и несет полное блюдо картошки. От нее идет ароматный пар. И не захочешь, а будешь есть.

Инструктор Алешин тоже перебрался в Щелково. Мы с Полиной стали сами развертывать аварийную станцию. Впервые в жизни Полина приняла с эфира цифры и буквы. Она была очень довольна. Наше существование омрачалось только тем, что самолет задерживался в Москве. О своей машине мы думали с большой нежностью, как о живом человеке. Она уже имела имя — «Родина».

Мы долго думали, как ее назвать. Однажды за обедом мы перебирали различные названия. Валя задумчиво, тихо сказала: «Родина». Более почетного, гордого имени не мог иметь наш самолет.

Накануне выходного дня мы услышали знакомый шум моторов. Но аэродром был застлан дымкой от лесных подмосковных пожаров. Валя не решилась в этой дымке, в сумерках, сажать самолет и вернулась обратно в Москву, на Центральный аэродром.

На следующий день мы с Полиной решили поехать купаться на озеро. Вдруг по телефону передают, что «Родина» вылетела с Центрального аэродрома. От радости мы стали кататься по траве, прыгать, тормошить друг дружку. Видим — летит наша красавица… Снизу на ее серебряных крыльях отчетливо видны красные буквы «Р о д и н а». Вот она начала снижаться, пошла на посадку. Валя классно посадила машину. «Родина» рулила, а мы с Полиной бежали за самолетом. Когда вышла Валя, мы бросились обнимать и целовать ее, как будто давно не виделись.

Радостные, помчались в столовую завтракать. Прасковья Васильевна и так уж нас заждалась. Накормила она нас наславу, и мы отправились купаться на озеро. Купались, отдыхали, а потом с новым жаром принялись за подготовку к перелету. Оборудовали самолет и совершали тренировочные полеты. Специально летали по маршруту, чтобы проверить, нет ли в машине каких-либо дефектов. Тренировались и на других самолетах. Нам предлагали летать ночью на «Родине», но мы жалели свой самолет, и для ночных полетов нам выделили другой корабль.

Однажды ночью мы летели на тяжелом четырехмоторном корабле. Ночь была туманная, дым от лесных пожаров сплошь закрыл землю. Обычно, когда взлетаешь ночью, видно большое зарево московских огней. Здесь же вокруг нас была сплошная темнота, и лишь отдельные огоньки временами мелькали где-то далеко внизу. Летая по кругу, мы набрали высоту. Целую ночь летали за облаками, вне видимости земли. Ориентировались только по радиокомпасу. Расположенная вблизи радиостанция специально для нас всю ночь передавала «Пиковую даму». Было смешно, что все желающие могут в такой необычный час слушать «Пиковую даму» и не знают, почему она передается. По «Пиковой даме» мы определяли направление на аэродром. Перед рассветом радиокомпас вывел нас на ту же «Пиковую даму», и мы в утренней мгле увидели аэродромную дорожку.