Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

«Потешно! — воскликнула Алина. — Да, можно и так сказать. Он ведь прирожденный актер».

Она говорила с такой запальчивостью, что я не на шутку испугалась и не посмела больше ни о чем спрашивать.

Алина же продолжала: «Вы все считаете его потешным и думаете об одном: лишь бы он комиковал, а вы могли посмеяться; ничто другое вас не заботит. Но вот что я тебе скажу: очень жаль, что так, ведь твой дядя — гений. Если захочет, он может стать великим художником, или великим композитором, или великим актером. Но это никого не интересует. Вам он нужен просто как шутник-забавник. Никто из вас по-настоящему его не ценит, не дает себе труда разглядеть, сколько в его душе красоты».

После я долго размышляла о том, как взволнованно говорила Алина, но только теперь я подумала: а ведь это может означать, что ей нравится дядя Кристофер.

И когда я рассказываю Анне про этот случай и про импровизацию, Анна говорит, что, как ей кажется, все это свидетельствует, что Алина влюблена в дядю Кристофера.

Еще Анна говорит, что в день своего отъезда дядя Кристофер, как ей кажется, посватался к Алине, но она ему отказала.

— В последнюю минуту возникло какое-то препятствие, — говорит Анна, — хоть и непонятно, какое именно, он же ей все-таки нравится.

А сегодня Анна видела, что пришли письма из Филипстада, и она думает, что, когда Алина опоздала на урок арифметики, маменька говорила с нею о дяде Кристофере. По словам Анны, Алина бы так не плакала, если бы дядя Кристофер ей не нравился. И все же она ему отказывает. Нет, нам Алину не понять.

Довольно долго мы сидим в размышлениях, но безрезультатно, в конце концов утешения ради подбираем паданцы под папенькиными астраханскими яблонями.

В голове у меня словно застрял большущий ком. И я от него не избавлюсь, пока не додумаюсь, почему Алина такая странная.

Вечером, примерно с шести до семи, в детской обычно никого нет, я иду туда, достаю учебник и сижу будто над уроком, а на самом деле думаю об Алине.

Немного погодя нянька Майя приходит стелить постели и явно удивляется, что я здесь, гляжу в книгу и ни слова не говорю.

— Чего это с вами, барышня Сельма? — спрашивает она. — Неужто повторять велено?

— Нет, — отвечаю я, — просто мне грустно, оттого что Алина уедет.

Об этом нянька Майя не слыхала, хотя обычно она знает все. Она соглашается: вправду печально, что мамзель Алина уедет, ведь «энто человек, в которого впрямь можно втюриться».

Несколько времени нянька Майя молчит, а затем говорит, что диву дается, почему г-жа Лагерлёф отказала мамзель Алине от места.

— Маменька наверное ей от места не отказывала, — говорю я. — Она сама отказалась. Маменька тоже не понимает, почему она уезжает.

Нянька Майя опять молчит. Расстилает простыню, с весьма задумчивым видом подтыкает одеяло на Анниной кровати, потом говорит:

— Я тоже думала, что мамзель Алина вскорости уедет, только мнилося мне, вовсе в другую сторону.

— Это в какую же, а, Майя?

— Ну, я не сумлевалась, что она не к тетке своей отправится.

На это я не отвечаю, сказать по правде, не по душе мне, что няньке Майе все-все про нас известно.

Нянька Майя продолжает стелить постели, молчит, потом глубоко вздыхает:

— Может, оно и к лучшему. Навряд ли ей энто подходит.

Мне становится обидно за дядю Кристофера:

— Чем же это дядя Кристофер для нее нехорош?

Тут няньке Майе явно становится невтерпеж, она бросает стелить постели и подходит ко мне.

— Ладно, расскажу вам, Сельма, что я видала семнадцатого августа, — говорит она.

И нянька Майя рассказывает, что семнадцатого августа случилась незадача: одна из гостий ненароком порвала платье, когда ела в саду ягоды. Имя ее нянька Майя называть не стала, сказала только, что гостья была молодая, красивая и замужняя. Опять же не из нашего прихода, раньше в Морбакке никогда не бывала. А дальше, мол, догадайся сама.

Эта красивая дама, чье имя нянька Майя назвать не пожелала, гуляла по саду вместе с дядей Кристофером и г-жой Линдегрен из Халлы и, когда случилась беда с платьем, испугалась и расстроилась, что вполне понятно. Весь рукав оказался порван, надо зашить, и она думала, что с порванным рукавом очень неловко идти сквозь толпу гостей в большой дом, чтоб сыскать иголку и нитки. И дядя Кристофер предложил ей зайти в папенькину контору, туда можно проскользнуть незаметно, вдобавок сейчас там никогошеньки нет. А г-жа Линдегрен из Халлы вызвалась сходить в большой дом за иголкой и нитками, принести все это в контору и помочь ей зашить рукав.

Красивая дама с благодарностью приняла предложение г-жи Линдегрен, а потом последовала за дядей Кристофером в контору. Г-жа Линдегрен пошла в большой дом, но швейные принадлежности разыскала не сразу, ведь в такой день всё в Морбакке стояло не на своих привычных местах. В конце концов она таки нашла швейную корзинку и чуть ли не бегом поспешила с нею в контору, ведь ей казалось, что она изрядно заставила себя ждать.

Тут надобно сообщить, что в двери конторы есть круглое оконце. Вернее, всего-навсего глазок, чтобы находящийся внутри знал, кому открывает. Но случилось так, что г-жа Линдегрен из Халлы, очутившись перед дверью, заглянула в означенное оконце. Наверно, хотела посмотреть, там ли еще дядя Кристофер и красивая гостья, ждут ли ее, иначе-то и входить незачем.

Вот тогда-то г-жа Линдегрен из Халлы и увидала, что дядя Кристофер и красивая гостья стоят посреди комнаты и целуются.

Г-жа Линдегрен из Халлы совершенно растерялась. Не зайдешь ведь, когда эти двое там целуются. С другой же стороны, красивой гостье необходима швейная корзинка, чтобы зачинить на платье рукав. И в этот миг г-жа Линдегрен заметила няньку Майю, которая бежала через двор по какому-то делу, и подозвала ее к себе. Попросила няньку Майю отнести гостье швейную корзинку и помочь ей зашить рукав, порванный о крыжовенный куст. «Только непременно трижды постучи, Майя, прежде чем отворишь дверь», — велела г-жа Линдегрен.

Нянька Майя так и сделала. Но перед тем как постучать, глянула в дверное оконце и смекнула, отчего г-жа Линдегрен из Халлы не хотела сама занести швейную корзинку. Когда же Майя постучала и как можно медленней открыла дверь, дядя Кристофер стоял у она, а красивая гостья — у печи. Он выглядел как всегда, а она раскраснелась лицом, и прическа была в некотором беспорядке.

До сих пор нянька Майя никому про это не говорила, не осмеливалась, мне первой сказала. Но молчала ли г-жа Линдегрен из Халлы, ей неведомо.

Как только нянька Майя все это выложила, я бегу к Анне и рассказываю ей эту историю.

— Помнишь, — говорю я, охваченная жарким волнением, — вечером накануне отъезда гостей пастор Линдегрен с семейством был здесь и мы пошли проводить их до дома, потому что так дивно светила луна? Помнишь, Алина все время разговаривала с госпожою Линдегрен? Как по-твоему, вдруг госпожа Линдегрен тогда нарочно рассказала Алине про этот поцелуй?