Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Все утро я лежала и думала о летательных аппаратах.

Раз такие большие птицы, как журавли и гуси, могут летать, то и для нас, людей, наверно, такое возможно. Но зависит все, разумеется, от того, удастся ли заставить колесо вертеться достаточно быстро.

Я совсем перестала размышлять о студенте, да и романы сочинять не пытаюсь. Куда важнее придумать, как будет работать мой летательный аппарат. Я, конечно, понимаю, что не сумею его построить, пока не вырасту, но не мешает до тех пор все хорошенько обмозговать.

Боюсь, такой аппарат, какой у меня на уме, сможет подниматься лишь вертикально вверх, а ведь ему надо перелетать и с одного места на другое. Значит, потребуется какой-то руль, чтобы лететь именно туда, куда хочешь, а не так, как дурацкие воздушные шары во время осады Парижа.

Когда построю свой летательный аппарат, я полечу на нем в Стокгольм. Это будет мое первое путешествие. Представляю, как стокгольмцы будут смотреть и удивляться, что это за странная большая птица.

Здесь, на Сентральплан, наверняка будет черным-черно от глядящих вверх людей. А когда тетя Георгина, сидящая с рукоделием у окна, заметит внизу толпу, она позовет дядю и Уллу, чтобы они тоже глянули наружу.

Мой летательный аппарат сначала сделает круг над Сентральплан, чтобы люди как следует его рассмотрели. А потом, к всеобщему изумлению, опустится на землю в саду дома номер семь по Клара-Страндгата.

Интересно, что скажет тогда дядя Уриэль.

Я-то сразу расскажу, что именно здесь, у дяди и тети в доме номер 7, мне впервые пришла в голову идея великого изобретения и поэтому первый свой полет я совершила именно к ним.

Мы совершенно пали духом, оттого что скончался принц Август. Всего несколько недель назад мы видели его возле масонского дома, когда он узнал дядю и крикнул ему «здравствуй, Уриэль!».

Тетя сказала, что намерена пойти посмотреть lit de parade принца Августа, и спросила, не хочу ли я пойти с нею. Я конечно же спросила, что такое lit de parade , и тетя ответила, что это очень красиво и торжественно и ей кажется, мне стоит посмотреть. Кстати, пойти она собирается не ради торжественности, просто хочет как бы сказать принцу Августу последнее прости, ведь он был славный человек, добрый к больным и бедным.

И вот мы, тетя и я, отправились прямиком во Дворец. Когда вошли в наружный двор, там в углу стояла длинная извилистая вереница людей, как бы колонной по трое. Мы с тетей встали в конец. Тетя сказала, что это называется «стоять в очереди», и добавила: мол, она рада, что очередь не длиннее, чем она есть, а стало быть, мы довольно скоро попадем внутрь.

Стоя в дворцовом дворе, я вертела головой во все стороны. Вдруг мне когда-нибудь вздумается написать роман про Стокгольмский дворец, поэтому я старалась хорошенько запечатлеть в памяти, как тут все выглядит. Но аккурат когда я подсчитывала, сколько окон на длинной дворцовой стене прямо перед нами, старая женщина, стоявшая рядом с тетей, заговорила с нею:

— На сей раз они поступили иначе, не так, как когда умер принц Густав.

— Вы, сударыня, как я понимаю, издавна живете в Стокгольме, — отозвалась тетя. — Принц Густав скончался в начале пятидесятых, я в ту пору еще сюда не переехала.

— Да, но вы наверное слышали, что тогда они не выставляли покойника для прощания. Видно, имели свои причины.

Тетя отвечала, что, конечно, слышала такие разговоры, но слышала и объяснение: из-за болезни и из-за долгого пути из Христиании принц Густав стал на себя не похож, и королева Жозефина не пожелала его выставлять.

Но старушенция оказалась совершенно невозможная. Большим зеленым зонтиком, который держала в руке, она стукнула по каменной мостовой и заверила тетю, что болезнь не могла изменить принца Густава.

— Он болел не больше, чем я, — сказала она, — однако ж королева в высокомерии своем не позволила ему жениться на любимой.

Тетя попыталась объяснить ей, что в нашей конституции записано: принцы королевской крови не могут жениться на особах недворянского происхождения, — но старушенция пропустила тетины слова мимо ушей, все запальчивее твердила, что принц жив, кричала и размахивала зонтиком, так что тетя смутилась и, указав на стоявшего неподалеку дворцового служителя, заметила, что, пожалуй, не слишком уместно спорить здесь о принце Густаве.

Старая женщина тотчас притихла.

— Да-да, вы правы, сударыня, — сказала она, понизив голос. — Но что знаешь, то знаешь. Ведь вы, сударыня, тоже думаете, что это правда.

Я окончательно сбилась со счета, пока тетя разговаривала с этой старушкой, поскольку то, о чем они говорили, именно мне было невероятно интересно. А теперь обе замолчали, и я решила сызнова начать подсчет, надо ведь хоть чем-то занять мысли, стоя в очереди.

Но, едва пересчитала один оконный ряд, как случилось нечто странное. В голове у меня словно распахнулась дверь, и я увидела случившееся давным-давно и до этой минуты совершенно забытое.

Воспоминание ожило так ярко, что ни о чем другом я думать не могла. И находилась как бы разом в двух местах — стояла в дворцовом дворе и одновременно сидела в большой карете, ехала по разъезженной, ухабистой дороге. Но дорогу я не узнавала, так что поняла, что нахожусь не в Эстра-Эмтервике, а где-то еще, где проезжала, наверно, раз или два.

Я не успела разобраться, что это за дорога, а карета уже миновала мост и очутилась на узкой, мощенной камнем улице. Ее я тоже не узнавала, хоть и старалась изо всех сил. Впрочем, и ехала по этой узкой улице не особенно долго, карета завернула в большой продолговатый двор, со всех сторон окруженный домами. Остановилась она возле крыльца, на котором, радостно всплескивая руками, стоял невысокий и весьма корпулентный старый господин.

«Так это же дедушка, маменькин отец», — подумала я и тотчас сообразила, что во мне проснулось воспоминание о моей последней поездке в Филипстад, лет пять-шесть назад. Да, так оно и есть, едва только поняла, где нахожусь, я узнала все до мельчайших подробностей. Хотя и не могла взять в толк, почему дедушка и его усадьба вспомнились мне сейчас, когда я стояла в дворцовом дворе.

Я прекрасно все сознавала, чувствовала, что держу тетю Георгину за руку, ясно и отчетливо видела и ее, и людей, стоявших в очереди впереди меня, и не испытывала удовольствия, оттого что вижу себя вот так, удвоенно, думала, что, если это затянется, я сойду с ума. А может, уже сошла?

Длинная очередь продвигалась ближе к дворцу, и я вместе с нею. Когда я шла, воспоминания на минуту-другую отступали, но едва только я останавливалась и все вокруг затихало и успокаивалось, они возникали вновь.