Элизабет Хереш - Александра

Во время обеда я наблюдал за императрицей Александрой Федоровной, напротив которой сидел. Хотя празднества давно вызывают у нее отвращение, ей захотелось оказать величайшую честь президенту дружественной республики своим присутствием. Она выглядит еще довольно хорошо; на голове у нее сверкают бриллиантовые украшения, ее грудь в обрамлении белого парчового платья сияет белизной. Двадцать четыре года не смогли повредить ее фигуре и внешности. Сразу же после первого блюда она старается завести беседу с Пуанкаре, сидящим справа от нее. Но вскоре ее улыбка искривляется; на щеках появляются пятна. В такт тяжелому дыханию поблескивает бриллиантовое ожерелье, украшающее ее грудь. До самого конца обеда, который длится очень долго, бедная женщина явно борется с нервозностью. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император поднимается, чтобы провозгласить тост…»

Политические беседы относительно «австро-сербского спорного вопроса» Палеолог резюмирует так:

«Они рассмотрели вопрос, из-за заносчивой позиции Австрии становящийся с каждым днем все тревожнее. Пуанкаре сделал особый акцент на том, что единственное средство сохранения всеобщего мира заключается во взаимном обмене мнениями между всеми великими державами, благодаря чему можно было бы избежать конфронтации отдельных государств между собой. Этот способ уже сослужил блестящую службу в 1913 г. Если бы мы вновь к нему обратились…»

Для атмосферы недоверия, царившей в то время в международной дипломатии, показательны короткие диалоги во время дипломатических раутов в Зимнем дворце.

Традиционно послов представляют президенту по отдельности. Первым появляется самый старший по рангу дуайен, германский посол граф фон Пурталес. Президент вежливо беседует с ним о французском происхождении его имени — и ни слова о политике.

С японским послом Мотоно, с которым Пуанкаре уже знаком, через несколько дней будет окончательно решен вопрос о вступлении Японии в Тройственную Антанту Франции, России и Англии.

Английскому послу, сэру Джорджу Бьюкенену, французский президент недвусмысленно дает понять, как важно было бы теперь превратить Тройственную Антанту в Тройственный союз, и заверяет его в том, что царь готов учесть интересы Англии в Персии.

После обмена дежурными приветственными фразами с послами Италии и Испании подходит очередь посла Австро-Венгрии, венгерского графа Сапари. Его неожиданное возвращение в столицу дало повод для слухов об обострении австро-сербского инцидента. После вступительных соболезнований по случаю кончины эрцгерцога Франца Фердинанда Пуанкаре сразу же ставит Сапари вопрос:

— У Вас есть новости из Сербии?

— Идет судебное расследование, — сухо отвечает Сапари.

После краткого приветствия дипломатов небольших государств, собравшихся в соседнем зале, Пуанкаре задерживается с сербским посланником Спалайковицем. Для единственного из них у президента находится несколько дружеских слов.

Во время этого официального визита в промышленных районах Петербурга проходят антиправительственные манифестации. Членам французской делегации, обеспокоенным явными проявлениями внутренней нестабильности российского союзника перед лицом международной напряженности, объясняют, что среди зачинщиков общеизвестные агенты германской шпионской организации.

Торжественный военный парад на плацу в Красном Селе вновь успокаивает французских гостей. Впечатление на них производит также смотр войск, во время которого мимо праздничного павильона проходят строем различные полки. На одном из подобных нескончаемых парадов гвардейских полков персидский шах однажды недоверчиво попросил, чтобы его отвели к исходному пункту выхода войск, так как хотел лично удостовериться, что перед ним не проходили все время одни и те же воинские соединения.

23 июля — прощальный обед на борту броненосца «Франция», на котором французский президент приплыл в Петербург. Несмотря на видимую усталость и ухудшение здоровья, Александра появляется вместе с царем. Присутствуют также ее старшие дочери и другие великие княгини и князья.

Как ни роскошно украшен величественный корабль, его военный характер сразу же бросается в глаза: над головами гостей нависают стволы четырех огромных 304-мм пушек. В конце приема Пуанкаре просит царя еще раз переговорить с ним наедине на капитанском мостике. В это время царица беседует с французским послом, которого попросила занять место слева от нее.

«Она совершенно обессилела от усталости, — рассказывает он, — и с вымученной улыбкой и почти глухим голосом произнесла: «Я очень рада, что пришла сюда сегодня… Боюсь, надвигается гроза… Но президент уплывет при еще хорошей погоде… Корабль украшен превосходно…»

Царь возвращается и сообщает послу о своем разговоре с президентом: «…он опасается австро-венгерских козней против Сербии, на которые нам придется отвечать объединенными усилиями нашей дипломатии. В переговорах и необходимых уступках мы должны показать как свою твердость, так и единство, и чем сложнее будет складываться ситуация, тем более…»

Вскоре после этого «Франция» в лунном свете уходит из Петербурга в Стокгольм.

На следующее утро приходит роковое известие: ультиматум Австро-Венгрии Сербии. Как явствует из германской дипломатической переписки, этот акт был специально задержан до отбытия Пуанкаре из Петербурга, чтобы предотвратить сговор между Россией и Францией. Условия Вены вызывают в России большие волнения. В прессе Сербию представляют жертвой австрийской экспансионистской политики.

Поддержка австрийской позиции германским правительством воспринимается с возмущением, так как «поведение Австрии задевает славянское национальное чувство» и ее поддержка рассматривается как несправедливость. «Если австрийский император еще носит корону на голове, то за это он должен быть благодарен нам, — слышится в Петербурге. — В 1849, 1854, 1878 гг. мы были на его стороне, в 1908 г. мы предоставили ему свободу действий…» — «Россия не потерпит уничтожения небольшого славянского народа и гегемонию Австро-Венгрии на Балканах», — единодушно звучат голоса в прессе.

На следующий день царь созывает Государственный совет. В коммюнике сообщается, что «императорское правительство не может оставаться равнодушным к развитию австро-сербского конфликта…»

26 июля (по западному календарю) русский министр иностранных дел принимает посла Австро-Венгрии.

Сазонов снова перечитывает ультиматум, предложение за предложением. «Намерение, положенное в основу этого документа, справедливо, но его форму нельзя оправдать, — заявляет русский венскому дипломату. — Измените формулировку, и я ручаюсь за успех…» Наконец, по поручению царя Сазонов устанавливает прямую связь между Петербургом и Веной. Он надеется, что войны еще можно избежать. Французский посол лишает его последних иллюзий: «Если бы мы имели дело только с Веной — возможно. Но за ней стоит Германия, которая пообещала своей союзнице большой успех национального самосознания. Я убежден, что мы не будем стоять до конца, и Тройственный союз уступит — как прежде. Войны нам не избежать…»