Кейт Роббинс - Черчиль

Атмосфера в Тегеране побудила Черчилля телеграфировать Эттли, что «отношения между Британией, Соединенными Штатами и СССР никогда не были столь сердечными и тесными. Все военные планы одобрены и согласованы». Это уверенное заявление под внешним лоском скрывало разногласия в отношении Польши, Италии и «Победителя», называя только три области. «Сейчас реальная проблема — это Россия, — говорил Черчилль Гарольду Макмиллану в канун конференции. — Я не могу сделать так, чтобы американцы это увидели». Он также не мог сделать так, чтобы американцы радовались, видя укрепление власти Британии на Среднем Востоке и в Юго-Восточной Азии. В действительности, многие американцы все еще видели Британию приверженной торговым барьерам, колониализму и «сферам вмешательства», которые представляли такую же большую помеху будущему миру и безопасности, как и Советский Союз. После Тегерана Рузвельт в дальнейшем встречался с Черчиллем в Каире, и старая близость оказалась до некоторой степени восстановленной. Тем не менее достаточно правдоподобно увидеть в тяжелом воспалении легких, которому потом поддался Черчилль и которое чуть его не доконало, показатель его собственного чувства неудачи и относительного ослабления.

Поэтому с 1944 года и далее он играл вторую скрипку в управляемых американцами усилиях. Он никогда не приспособился к этому положению, и его настроение — и мнения — могли очень изменяться. Удача высадки в Нормандии могла быть в основном воспринята как изумительный пример британо-американского сотрудничества, несмотря на неизбежные трения тут и там. В этом контексте, можно было снова заняться повторением старой риторики о двух «англоговорящих демократиях». Тем не менее, давление американцев против того вида Империи, в который верил Черчилль, оставалось постоянным. Это также было тем самым случаем, когда существовали серьезные различия с Вашингтоном во взглядах относительно будущей стратегии союзников в Средиземноморском регионе. С другой стороны, Британия и Соединенные Штаты все еще могли установить порядок в Европе в послевоенном мире. Но опять-таки, смогут ли американцы остаться в Европе после поражения Германии? И, останутся они или нет, начинало казаться, будто постоянная американская тревога по поводу «Свободы» будет снижать напряжение. В ноябре 1944 года, например, на Черчилля был оказан нажим, чтобы он согласился на американские планы по гражданским авиалиниям — конкурировать в условиях свободного рынка. Ему говорили, что Конгресс будет отнюдь не в благодушном настроении в отношении «ленд-лиза», если «люди почувствуют, что Соединенное Королевство не соглашается на выгодное в общем воздушное соглашение». Черчилль отправил длинное возражение, содержащее заявление, что он ’’никогда не отстаивал соревновательную ’’величину» в любой сфере между нашими двумя странами на текущей стадии развития. Вы будете обладать величайшим флотом в мире. Вы, я надеюсь, будете обладать величайшей силой в воздухе. Вы будете обладать величайшим объемом торговли. Вы обладаете всем золотом» [80] Кимбол. Черчилль и Рузвельт. Т. III. С.421. .

Тем не менее эти вещи его не пугали, так как он был уверен, что американцы не станут взращивать тщеславные амбиции и что справедливость и игра по правилам будут управлять ими. Такая уверенность не была всеобщей в Лондоне военной поры.

Этому узлу противоречивых надежд и толкований соответствовали такие же двусмысленности в отношении Советского Союза. Жестокое невмешательство Сталина, или как это казалось, в судьбу Варшавского восстания пугало Черчилля, но, с другой стороны, он чувствовал, что Сталин был тем человеком, с которым он мог и будет «вести дела» [81] Как приводится в дневнике у Дальтона, Черчилль в то время твердо заявлял, что укрепление дружбы с Россией продлится так долго, как продлится Сталин. «Бедный Невилл Чемберлен полагал, что он может доверять Гитлеру. Он был неправ. Но я не думаю, что я неправ в отношении Сталина». Б. Пгшлотт, изд. Дневники Хыо Дальтона времен второй мировой войны, 1940–1945. Лондон, 1986. С. 836. . Своим издателям он сказал, что не сможет сдать книгу, которую он подрядился написать в 1939 году на тему «Европа после Русской революции» [82] Джилберт Цит. Произведение, С. 949–950. . «Должен ли я поднимать ужасы Русской революции? Моя точка зрения в целом изменилась. Конспект, бывший живым существом тогда, сейчас уже умер. Двадцать лет союзничества с Россией». После очередного визита в Квебек он отправился в Москву. Там, на половинке листа бумаги, он достиг «процентного» соглашения со Сталиным, которое, предположительно, обусловливало его относительное превосходство в Румынии, Греции, Югославии, Венгрии и Болгарии. Черчилль описывал свой лист как «капризный документ», который вызовет шок у американцев [83] Изд. Грэхем Росс. Министерство иностранных дел и Кремль: британские документы на тему англо-советских отношений 1941–1945. Кембридж, 1984. С. 177. . Однако он был уверен, что маршал Сталин был реалистом. Сам он тоже отнюдь не был сентиментален. Блеск в его глазах каждого наводил на мысль, что они поняли друг друга. Они продолжали обсуждать вопрос о Польше, по которому, к тревоге лондонских поляков, Черчилль пришел к пониманию того, что сделать сможет немногое, по крайней мере, без американской поддержки — в одном из своих более раздраженных замечаний он говорил злым полякам, что по размерам Великобритания была не больше Польши. В последней телеграмме президенту Рузвельту, после разговора, касающегося Балкан, никак не упоминалось о том виде соглашения которое имели в виду они со Сталиным. Хотя американцам и не нравились последующие вмешательства Черчилля во внутренние дела Греции, он находил, что Сталин в этом отношении более или менее уважал реализм их октябрьской сделки. Черчилль вернулся, чтобы 28 ноября 1944 года рассказать своим коллегам по Кабинету, что Россия «была готова и стремилась работать с нами. По окончании текущей войны немедленная угроза новой перед нами не стоит» [84] Джичберт. Цит. произведение. С. 1071. .

Ялтинская конференция в феврале 1945 года, поначалу, казалось, давала основания для оптимизма.

Она могла стать последней и самой длительной встречей людей у власти. Сталин произнес тост в честь Черчилля как «человека, который рождается один раз в сто лет», и «храбрейшего государственного деятеля в мире». Обильно потреблялось то, что, как полагал сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, было кавказским шампанским [85] Изд. Д. Дилкс. Дневники сэра Александра Кадогана, 1938–1945. Лондон, 1971, С.707. . Казалось, в широком потоке грядущей победы изумительно распространяются соглашения — о будущей новой всемирной организации, об устройстве оккупации Германии, в которой Франция будет обладать своей зоной наряду с «большой тройкой», по вопросу возвращения военнопленных и другим вопросам. Только по вопросу комплектования правительства Польши не были сняты основные противоречия. Черчилль казался довольным итогами. Тем не менее в оставшиеся недели войны, невзирая на приветливую манеру «дядюшки Джо», Черчилль все более был обеспокоен Советским Союзом. Окончательное расположение войск будет важным фактором в той сделке, которую все еще необходимо было заключить. Он оказался неспособным взять большой вес — сам успех совместного командования союзников препятствовал любым особым британским авантюрам какого бы то ни было серьезного масштаба. Капитуляция Германии была принята 8 мая 1945 года. Борьба великих держав в Европе была окончена [86] Девид Рейнольдс. Черчилль и британское «решение» сражаться в 1940: правильная политика, неправильные причины, в изд. Р. Лэнгхорна. Дипломатия и разведка времен второй мировой войны: очерки в честь Ф. Х. Хинсли. Кембридж, 1985. С. 147–167, приводит Х. Б. Райан, «Видение Англо-Америки: американо-британский альянс и возникновение «холодной войны», 1943–1946», Кембридж. 1987. .