Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер

«Я хочу, чтобы вы внимательно выслушали, что я сейчас скажу, но никогда и нигде об этом не упоминали. Перед нами встал вопрос: что делать с женщинами и детьми? — тут я пришел к совершенно однозначному решению. Я не считал, что должен просто искоренить мужчин — ладно, давайте называть вещи своими именами, «искоренить» значит убить или подтолкнуть к смерти — да, я не мог убить мужчин, оставив в живых детей, которые бы выросли и начали мстить нашим сыновьям и внукам. Это жестоко, но нам ничего не оставалось, как только полностью стереть их с лица земли. Это была одна из самых трудных наших задач. Но мы справились, причем так — ия надеюсь, господа, что могу это сказать — так, что ни наши лидеры, ни их люди не пострадали ни разумом, ни душой. Опасность была очень велика, ибо очень узок был их путь между Сциллой и Харибдой, когда шаг в одну сторону мог превратить их в бессердечных негодяев, ни во что не ставящих человеческую жизнь, а шаг в другую сделал бы их безвольными неврастениками».

Он пообещал гауляйтерам, которых назвал «высшими сановниками Партии», что «к концу года еврейская проблема будет решена раз и навсегда». И закончил:

«Вот, собственно, и все, что я хотел сказать о еврейской проблеме. Теперь вы знаете все, но лучше держите язык за зубами. Быть может, позже, я бы даже сказал, очень нескоро, наступит период, когда мы решим рассказать немецкому народу немного больше. Но лучше этого не делать вообще! Мы, здесь сидящие, взвалили эту ответственность на свои плечи — ответственность не только за дела, но и за саму идею, и я думаю, что лучше унести эту тайну с собой в могилу».

Тысяча девятьсот сорок четвертый год был годом, когда Гиммлер добился наивысшего уважения Гитлера и, наконец, в дополнение к командованию Резервной армией и Ваффен СС, выиграл у него командование фронтами. И все же, он достаточно реалистично смотрел на вещи, чтобы одновременно с этим изменить свою позицию по отношению к евреям. Тому было много причин. По мере того как военные неудачи умножались, управлять машиной уничтожения становилось все труднее. К весне 1944 года стало ясно, что такие районы, как Аушвиц, могут, в конце концов, оказаться в руках противника. Попытки мобилизовать труд заключенных становились все яростнее, несмотря на тяжелые потери людей и оборудования. В то же время на Гиммлера начали оказывать все возрастающее давление, понуждая его смягчить антиеврейскую деятельность, и это подкреплялось его собственными страхами. Он боялся, что отвращение мира к геноциду, который большей частью ассоциировался непосредственно с его именем, обернется против него, если когда-нибудь ему придется выступить в роли представителя Германии на переговорах с западными союзниками.

Гиммлер никогда не понимал истинной природы отвращения к своему имени и не осознавал его подлинной глубины. Хотя его ушей наверняка достигли летние заявления американцев о том, что после окончания войны состоится суд над военными преступниками, он верил, что нескольких жестов доброй воли с его стороны будет достаточно для восстановления своей запятнанной репутации.

Гиммлер снова погрузился в раздумья. Постоянное гуманизирующее влияние Керстена и интриги Шелленберга, подталкивающие хозяина к участию в мирных переговорах, вынудили Гиммлера отступить до некоторой степени с тех абсолютных позиций, которые он занимал в 1943 году. Первое изменение политики, как мы уже видели, уступало своей бесчеловечностью лишь самому геноциду — истребление нежелательных людей через работу. Затем последовали попытки продажи некоторых евреев, которые, с одной стороны, были призваны спасти жизни, а с другой — дать деньги и товары, необходимые для ведения войны [110]. Первые серьезные переговоры этого рода были предприняты Йолом Брандом от имени венгерских евреев, которых нацисты успешно присоединили к своим жертвам в 1943 году. В мае 1944 года Эйхман предложил Бранду жизни 700 000 венгерских евреев в обмен на 10 000 грузовиков, которые союзники должны были доставить в Салоники. Это была первая предполагаемая бартерная сделка, которая так и не состоялась. За ней должны были последовать другие, в равной степени ужасные предложения, например последующее предложение Эйхмана, сделанное им от имени Гиммлера, о получении 20 миллионов швейцарских франков за жизнь и свободу 30 000 евреев. Это последнее предложение привело к реальной пересылке 1684 румынских евреев, которые достигли Швейцарии в августе и декабре 1944 года, и в дальнейшем 1000 венгерских евреев следующим февралем, за которых Гиммлер получил через президента Швейцарии, Жан-Мари Муси, 5 миллионов швейцарских франков, собранных в результате подписки, проведенной международным обществом защиты евреев. Этим сдвигам способствовали также предложения, полученные Гиммлером от мадам Иммфельд, поселить освобожденных евреев на юге Франции. Переговоры о переводе денег были весьма сложными и фактически сдерживались действиями государственного департамента США. Информация об этой жалкой торговле, в конце концов, достигла ушей Гитлера. Но к этому времени, как мы еще увидим, Гиммлер уже занялся переговорами с Красным Крестом.

Шелленберг, дойдя до этого этапа в своих послевоенных мемуарах, в которых он всеми силами старался выставить себя миротворцем, довольно подробно описал, как зимой 1944–1945 гг. он неоднократно устраивал встречи Гиммлера с Муси. На первой из этих встреч Муси склонял Гиммлера принять деньги вместо оборудования и медикаментов, тогда как на второй конференции, состоявшейся, по словам Шелленберга, 12 января в Шварцвальде, они пришли к следующему соглашению:

«Каждые четырнадцать дней поездом первого класса в Швейцарию будут доставляться 1200 евреев. Еврейская организация, с которой работает герр Муси, будет активно поддерживать решение еврейского вопроса в соответствии с предложениями Гиммлера. Одновременно с этим должны начаться коренные изменения во всемирной антигерманской пропаганде. Согласно моим предложениям, мы сошлись на том, что деньги не будут выплачивать непосредственно Международному Красному Кресту, как первоначально предполагалось, а будут вручаться Муси как доверенному лицу» [111].

Именно этот план привел к спору с Гитлером, который, как утверждает Шелленберг, был намеренно спровоцирован Кальтенбруннером: «Гитлер немедленно издал два приказа: о том, что любой немец, который поможет бежать еврейскому, английскому или американскому заключенному, должен быть казнен на месте».

Гитлер вызвал к себе Гиммлера, высказал все, что думает о его действиях, в таких выражениях, которые Гиммлер никогда не мог забыть, и, согласно Курту Беккеру, агенту Гиммлера в коммерческих переговорах о евреях, отдал свой печально известный приказ о том, что «ни один заключенный в южной половине Германии не должен попасть в руки противника живым» [112].