Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер

Второй раунд борьбы за власть Гиммлер выиграл у Гудериана, нового начальника штаба Гитлера, всего через две недели после взрыва в Растенбурге, когда в предвкушении скорого прихода русских поляки в Варшаве подняли восстание. Сам Гудериан описал это так: «Я потребовал, чтобы Варшаву включили в зону военной операции; но Гитлер пошел на поводу амбиций генерал-губернатора Франка и начальника СС Гиммлера… Подавление восстания поручили Рейхсфюреру СС… Многонедельная битва велась чрезвычайно жестоко» [119].

Вести бои на улицах Варшавы Гиммлер послал формирования СС и полиции под руководством группенфюрера СС Бах-Зелевски, которому дал в подкрепление бригаду СС под началом бывшего русского офицера Каминского, сформированную из 6500 русских военнопленных. Этих людей выбрали для операции из-за их широко известной ненависти к полякам. Зверства русских достигли такой степени, что после войны Гудериан утверждал, что считал своим долгом уговорить Гитлера отозвать их из Варшавы, а Бах-Зелевски позже заявил, что казнил Каминского. Гитлер, памятуя о восстании в гетто в 1942 году, приказал Гиммлеру сравнять Варшаву с землей, но трагическое и фатальное восстание продолжалось до начала октября, причем без всякой помощи со стороны русских армий, стоявших на Висле, протекающей через самое сердце Варшавы. В речи, произнесенной 3 августа в Познани, Гиммлер дошел до того, что восхвалял бригаду Каминского за ее вклад в сбор брошенных припасов немецкой армии. Позже осенью, когда русские подходили к Будапешту, Гиммлер предложил поступить с ним, как с Варшавой. Чтобы удержать кампанию под своей юрисдикцией и юрисдикцией своего любимого командира Бах-Зелевски, Гиммлер объявил Будапешт центром партизанского сопротивления [120].

На самом деле применение этих русских подразделений Гиммлеру не нравилось. Он с крайней враждебностью относился к русскому генералу Андрею Власову, который, сдавшись в плен, готов был сражаться против Сталина. Армия хотела использовать этого разочаровавшегося красного генерала для вербовки военнопленных в так называемую Русскую освободительную армию. В апреле 1943 года Власов фактически становится ее организатором. Гиммлер пришел в ярость. В речи, произнесенной 4 октября в Познани, он обрушился на Власова за его хвастовство, что русских могут победить только русские и что он может собрать армию из 650 000 человек и сражаться бок о бок с немцами. Позже, в неофициальной и более откровенной беседе с группой гауляйтеров и других высших чиновников в Познани 25 мая 1944 года, он рассказал, как Фегелейн выставил русского генерала на посмешище, обращаясь с ним, как с равным, называя его «герр генерал» и восхваляя его, пока не вытянул из него всей необходимой информации. «Мы прекрасно знали расовые особенности славян, знали, что они очень любят поболтать», — усмехнулся Гиммлер:

«Все это доказывает, что человека такого сорта можно купить весьма дешево, очень дешево на самом деле… По правде говоря, весь этот шум вокруг Власова меня пугал. Вы знаете, я никогда не впадаю в пессимизм и редко волнуюсь. Но все это дело казалось мне чрезвычайно опасным… Среди нас нашлись дураки, готовые дать этому скользкому типу оружие и обмундирование, которые он предполагал использовать против своего собственного народа, но вполне вероятно, при случае, мог повернуть и против нас».

После покушения на жизнь Гитлера Гиммлер поручил Гюнтеру Д’Алькуэну, который занимал в то время пост начальника армейской пропаганды, организовать русских дезертиров под началом Власова, но в итоге, вместо двадцати пяти дивизий, о которых говорил Власов, было собрано лишь две, и немцы оставили собранные ими самими белоказачьи дивизии в неприкосновенности. Гиммлер склонился к тому, чтобы поддержать амбициозные требования Власова, и он уже был готов взять Русскую освободительную армию под свою юрисдикцию, если она когда-нибудь наберет полную силу, и включить ее в состав Ваффен СС. Впрочем, этого так и не случилось. К тому времени, когда Власов включился в боевые действия, Гиммлера заботила лишь задача выживания. В конце концов Власов был захвачен Красной армией и повешен.

После назначения на пост главнокомандующего Резервной армией Гиммлер также основал с Борманом фольксштурм, Немецкую гвардию, которая в случае вторжения должна было действовать как части народного ополчения. Затем в ноябре был создан вервольф [121], части будущего сопротивления, которые должны были действовать в случае оккупации Германии. Если Гиммлер и старался с кем-то сблизиться, то это был Геббельс, которого Гитлер назначил своим полномочным представителем по ведению тотальной войны, когда тот приезжал осмотреть «священное» бомбоубежище в «Волчьем Логове». Теперь, когда верховное командование армии оказалось в опале, эти два человека, один — сугубо штатский, а другой — начальник тайной полиции, никогда не командовавший даже взводом, решили поделить военные обязанности между собой. Адъютант Геббельса фон Овен утверждает, что в ноябре Геббельс сказал: «Армия — для Гиммлера, а для меня — гражданское управление войной! Эта комбинация вольет живую струю в наше военное руководство» [122]. Между собой они планировали перераспределить немецких гражданских рабочих и завербовать миллион новобранцев, причем половину из них из Люфтваффе Геринга, которые будут собраны и обучены под знаменами Резервной армии. В сущности, Гиммлер стал военным министром, хотя Гитлер и не жаловал ему этот титул [123]. К тому же, он оказал ему особую честь, позволив произнести речь на праздновании очередной годовщины Партии в Мюнхене 9 ноября. Это показывает, что Гиммлер в глазах Гитлера находился в самых первых рядах нацистского руководства.

Злобная жестокость Геббельса в применении власти нравилась Гиммлеру, который жаждал обладать такой же храбростью и решительностью. Как только Геббельс решал, чего он хочет, его уже не могли остановить ни страх, ни угрызения совести. Если доверять фон Овену, то Геббельс тоже размышлял над тем, кто сможет управлять вместе с ним Германией, если Гитлер уйдет от власти — наверняка, не Геринг, столь постыдно пренебрегающий своим обязанностями; не Борман, это второсортный карьерист, но, может, Гиммлер? Здесь Геббельс делал паузу, прежде чем прийти к неизбежному отрицанию. Не так давно он пришел к выводу, что Гиммлер стал слишком упрямым. Но в то время как до самой смерти Гитлера в сознании Гиммлера копошились предательские мысли, Геббельс их твердо отметал как недопустимые, если, конечно, они вообще возникали. Геббельс прекрасно понимал то, что никогда не было доступно Гиммлеру — для такого человека, как он, в Германии без Гитлера места не найдется.