Элизабет Хереш - Цесаревич Алексей

Жильяр консультируется с врачом Алексея, Деревенко, уже ставшим его союзником и советчиком, и с лейб-врачом царя, Боткиным. Оба чрезвычайно преданы царской семье и царевичу, оба беспокоятся об Алеше. При этом после успешного лечения им приходилось испить чашу горького разочарования: ведь его успех царица объясняет исключительно молитвами и чудотворством Распутина, которого все здравомыслящие при дворе люто ненавидят из-за расчетливой пронырливости.

Результаты беседы с врачом укрепляют домашнего учителя в его намерении. Он обращается к родителям Алеши с предложением из педагогических соображений свести к минимуму опеку над ним, в целях развитию его самостоятельности. К удивлению Жильяра Их Императорские Величества дают согласие на этот довольно рискованный шаг — хотя опасность того, что Алеша допустит опрометчивую, роковую неосмотрительность, никак не уменьшилась.

Успех этой меры доказывает правоту Жильяра. Алексей в восторге от новой свободы, которой упивается. Она реанимирует его глубоко уязвленное чувство собственного достоинства, и он готов дать любую клятву, что будет достоин оказанного доверия. И симпатии Алеши к швейцарцу перерастают в любовь, чем пользуется Жильяр-учитель.

Вскоре Алеша настолько выздоравливает, что на балу, который дается в Ливадии как отголосок празднеств 1913 г., задерживается до десяти часов вечера. Одна фрейлина, баронесса Софи фон Буксгевден, вспоминает: «Маленькому цесаревичу больше всего на свете хотелось танцевать, но ему не доставало мужества кого-нибудь пригласить. Когда он увидел меня танцующей, то торжественно попросил меня стать его партнершей по кадрили — что очень позабавило его мать. Ему было всего девять лет, и к делу он относился очень серьезно: «Они все фальшивят. Сейчас надо два шассе — ну же!» или «Сейчас надо два шага назад!» — шептал он довольно раздраженно. И в точности выполнял наставления, полученные в танцклассе, тогда как я их давно позабыла; безбожно портила все фигуры, чем, видимо, весьма сердила мальчишку».

Однако вскоре происходит неизбежное. Однажды, ни с того ни с сего Алексей взбирается на парту в классной комнате и срывается с нее на пол. На следующий день он уже не ходит, еще на следующий наливается кровью голень, что отрицательно сказывается на состоянии всей ноги. Кожа до предела растягивается и под напором гематомы становится твердой как камень, защемляя нервы и причиняя сильнейшие боли, с каждым часом усиливающиеся.

Жильяр в отчаянии. Риск учитывался, но все же надеялись, что самое страшное не случится. К удивлению и величайшему облегчению, со стороны родителей не произнесено ни слова упреков. «Императрица, — вспоминает Жильяр о том дне, — с самого начала села у кровати сына и, склонясь, гладила по макушке и обнимала со всей любовью и тысячью маленьких нежностей, чтобы облегчить ему страдания. Император тоже заходил, как только мог улучить свободную минуту. Он пытался воодушевить ребенка, развлечь его — но боли были сильнее материнской нежности и отцовских раст сказов, и его едва прервавшиеся стоны возобновлялись!

Однажды я увидел цесаревича утром после очень скверной ночи. Доктор Деревенко был очень озабочен, так как кровотечение все еще продолжалось и температура повышалась. Отек вновь увеличивался, а боли становились еще невыносимее. Цесаревич лежал, уткнувшись головой в руки матери, и его нежное, без кровинки лицо изменилось до неузнаваемости. Лишь изредка он прерывал стоны, чтобы прошептать одно слово: «мама», в которое вкладывал все свои страдания и все свое отчаяние. […] Как, должно быть, страдала мать от того, что она была причиной [72] В записках Жильяра выделено в разрядку. этих мук и что она передала ему эту ужасную болезнь, против которой бессильны человеческие знания! Только тогда мне стал понятен весь внутренний драматизм ее жизни…» Став свидетелем одной из многочисленных подобных ситуаций, в которой жизнь престолонаследника висела на волоске, Жильяр сразу же понимает значимость Распутина для царицы, которое тот использовал в своекорыстных целях. Жильяр так комментирует положение:

«Когда самые горячие молитвы императрицы не приносили вымаливаемой Божьей милости, ею овладевало отчаяние. И сибирскому мужику было достаточно возникнуть перед ней и произнести: «Верь в силу Распутина, верь в силу моего заступничества — и твой сын будет жить». И мать цеплялась за него и за надежду, которую он ей давал, как хватается утопающий за соломинку. Издавна придерживаясь того убеждения, что спасение России придет от простого народа, она верила в спасение своего сына Распутиным. И благодаря совпадению нескольких банальных обстоятельств, эта вера в ней укреплялась. Со своей стороны Распутину было совершенно ясно душевное состояние отчаявшейся матери. Понимал он и неимоверные преимущества, которые мог получить для себя дьявольской хитростью, связав свою жизнь с жизнью престолонаследника».

И на этот раз выздоровление Алексея царица приписывает исключительно молитвам Распутина, с которым установили контакт по телеграфу. Пока Алеша прикован к постели, используются все мыслимые возможности, чтобы его развлечь. Его переносят в большой зал дворца, чтобы цирк, как раз гастролировавший в Ялте, мог дать частное представление с участием дрессированных тюленей и клоунскими зарисовками.

С экспозиции благотворительного базара во дворец для развлечения Алеши перемещается ее жемчужина — сказочный маяк. И когда престолонаследник наконец перенесен в свою комнату, царь следует за ним. Алеша просит его рассказать о государственных делах, и Николай удовлетворяет его просьбу, насколько это было возможно.

Разумеется, царю приходится заниматься многим таким, чего еще не мог понять Алеша. Были и поводы для серьезного беспокойства. Например, очередная эскалация Балканского кризиса. Показательно, что уже многие годы этот кризис вспыхивает почти одновременно с празднествами в России или словно приурочивается к официальным визитам глав государств, во время которых звучат торжественные клятвы о «нерушимом союзе» с союзниками (или потенциальными противниками) России.

Те великие европейские державы, которые еще год назад выступали единым фронтом против Турции, теперь вцепились друг другу в волосы, будучи не в состоянии поделить добычу. Этим ловко воспользовался турецкий военный министр, Энвер-паша, и захватил крепость Адрианополь, занимавшую ключевое в стратегическом отношении положение. В письме матери царь пророчествует:

«Ничего подобного европейскому единству не существует.

Какая мерзость эта война на Балканах! Жадность болгар навлекла на них Божью кару. В течение весны мы часто предостерегали и заклинали держаться своих союзников и признать их права на то, что они себе завоевали. Но болгары не хотели ничего слышать и сами себя поставили теперь в ужасное положение.