Юрий Беспалов - Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант

Но все же однажды мимолетное знакомство на пользу Зыкиной состоялось. Купила букет цветов и отправилась на сольный концерт Огнивцева в Большой зал консерватории. Улучив момент, когда толпы поклонниц с цветами поредели, вышла с букетом на сцену. «Он немного смутился, — рассказывала Зыкина, — все дамы подходили к сцене и протягивали ему цветы, а я пошла прямо к роялю. Взял из моих рук букет, почти шепотом у самого уха промолвил: „Драматическое начало в песне не должно теснить лирическое. Это надо учесть. Подумай…“. От неожиданности я опешила и была, как говорят, не в своей тарелке весь вечер. На всю жизнь осталась в памяти эта сцена. Осталась и потому, что он открыл для меня как раз то, чего мне в ту пору не хватало в работе над песней. И действительно, сам голос приобрел рельефность и песенные образы стали более пластичными и отточенными. А тому памятному для меня концерту, казалось, не будет конца. Огнивцев пел и пел. Потом вышел к краю сцены и стал показывать указательным пальцем на горло, что означало: хватит петь, достаточно не сегодня, связки устали… К голосовому аппарату относился бережно и мне говорил: „Люда, не ешь много жирного и очень холодного, острого. Слишком горячий чай тоже вреден для связок“». Советы Огнивцева глубоко запали Зыкиной, и она ими часто пользовалась, передавая опыт молодым певцам и певицам. «Наша профессия требует сосредоточенности, целенаправленности… Всякая разбросанность, верхоглядство, суета ей просто противопоказаны…». Или: «Часто бывает заманчиво показать всю красоту индивидуального тембра, силу и насыщенность голоса, но его необходимо приспособить к тому, что заложено в замысле композитора, в самой мелодии. Красивый голос без эмоций, мысли, без полного проникновения в авторский замысел — пустой звук». Подобных высказываний певца в запасе у Зыкиной было предостаточно. «Короткая жизнь дана нам природой, но память о хорошо проведенной жизни остается вечной». Эти слова Цицерона Зыкина всегда вспоминала, когда заходил разговор о замечательном певце.

После кончины Огнивцева Зыкину долго занимала мысль о том, была ли раковая опухоль образована от падений в «Борисе Годунове». (В сцене смерти Бориса в одноименной опере Огнивцев по ходу действия, поднявшись с царского трона, падал навзничь так эффектно, правдоподобно, как если бы умирал на самом деле. За десятки театральных сезонов набиралось более ста пятидесяти падений). «Ты встречался с Лопаткиным (академик Н. А. Лопаткин оперировал Огнивцева и навещал его довольно часто после операции. — Ю.Б .), что думает Николай Алексеевич о смерти Александра Павловича? — спрашивала Зыкина. — Действительно, он отбил почку при падении?». «Он не опровергал, но и не подтверждал, что раковая опухоль образовалась от падений. Сказал лишь, что могло быть и такое», — отвечал я. На что Зыкина заметила: «В самом деле, могло быть. Успеху спектакля он принес себя в жертву. Это еще раз доказывает, как велико было его стремление к совершенству».

Летом 1994 года Зыкина с Гридиным отправились на выставку работ Ильи Глазунова в залах Манежа, простояв в очереди около часа.

— Пока стояли, Людмила Георгиевна раздавала автографы направо-налево всем, кто просил, — рассказывал на другой день Гридин, сидя с баяном в кабинете Зыкиной. — И в Манеже этим же занималась, больше времени ушло на автографы, чем на знакомство с картинами. Да еще все глаза, извини, пялили на нее: как же, сама Зыкина на выставку пожаловала.

— Так и должно быть, — сказал я. — Что на тебя зенки пялить? Ты же не Зыкина, хоть и муж.

— Не слушай его, — вмешалась Зыкина. — На него тоже все глаза проглядели, всем интересно, какой муж у Зыкиной — красивый или не очень.

В это время Гридин стал перебирать клавиши баяна, словно пробовал, как он звучит, а вскоре и заиграл.

— Может, — говорю, — не стоит наигрывать, позволь поговорить с Людмилой Георгиевной, узнать, какие у нее впечатления от любимого Илюши остались.

Баян замолчал.

— Впечатления от Глазунова не могут быть плохими, — начала разговор о выставке Зыкина. — Замечательные женские портреты «Русская красавица», «Девушка с Волги», «Нина», «Русская Венера», «Незнакомка»… В этих его работах выражен его тип женщин, как я думаю, которые близки ему, духовно влекут его. Таких портретов у него оказалось немало.

— Но и не так, чтобы уж очень и много, — возразил я.

— Ему нравится тип женщин, обладающих, как он говорит, острой красотой, поскольку бывает красота острая и спокойная. Ему, например, не кажется красивой фигура Венеры Милосской. Не нравится и Мона Лиза. Зато «Весна» Боттичелли — один из его любимейших женских образов. Женщины, которых он писал или любил, были женщины очень нежные, возбудимые, на грани порока страстные, живущие своими чувствами.

— Как моя жена, — вставил Гридин.

— Ладно, Котик, я не с тобой говорю, — отрезала Зыкина. — Нина, его жена, на портрете такой и была, — продолжала она.

— И никакой другой. Вы знаете, как он на ней женился?

— Подробностей не знаю. Кажется, он подрабатывал грузчиком, ему было. 25 лет, когда он ее встретил.

— До 25 лет он был уверен, что никогда не женится, что не найдет женщины, от которой захотел бы иметь детей. Но однажды в коридоре Академии художеств увидел девушку, посмотревшую на него спокойными, чистыми, как весеннее небо, глазами. Ее звали Нина, ей было восемнадцать лет. Он считал, что любовь к женщине, которая становится женой, сродни любви к отечеству. Он с большинством женщин не чувствовал себя дома, а с женой — да.

— Слышал, Котик? — обратилась Зыкина к мужу.

— А почему она тогда выбросилась из окна, если устраивала его по всем параметрам? — спросил Гридин.

— Это ты узнай у Глазунова. Да и он вряд ли тебе что-то скажет про эту трагедию. Кстати, она влюбилась в Огнивцева, Людмила Георгиевна знает об этой жертвенной и страстной любви. На этой почве оборвались дружеские связи двух незаурядных личностей. Глазунов хотел писать портрет Огнивцева, не успел…

— Да, Илья замечательный мастер портрета. Сколько он их написал, портретов известных в мире людей. Но для меня важно другое: едва ли не все насущные вопросы мироздания, над решением которых бились величайшие гении, оказываются у художника современности — судьбы России, мира, жизнь и смерть, борьба добра и зла, света и тьмы. Наверно, не случайно громадное число людей восприняло искусство Глазунова как воплощение встревоженной совести и чистой, незамутненной мечты века. Я видела полотна Ильи в разные годы на вернисажах в Москве, Ялте, Владимире, Берлине, Варшаве. И по нынешний день не перестаю восхищаться многоголосой радугой природы его пейзажей, их мощным поэтическим аккордом. Остались в памяти и широкий эпический простор «Севера», живая и трепетная и в то же время спокойно-задумчивая атмосфера старинных наших городов. А раздолье «Русской песни»? Я хотела попросить у Ильи, чтобы продал он мне это замечательное полотно.