Е. Мешаненкова - Муслим Магомаев. Биография

Это стало ударом не только для Муслима, но и для его родственников. Как ни странно, сам юный певец успокоился быстрее всех. Он верил в свой талант и был склонен искать причину в чем-то внешнем. Может, он слишком увлекся итальянским репертуаром? Или по привычке слишком оригинальничал, вышел за строгие академические рамки и из-за этого произвел плохое впечатление?

А вот родственники вновь вспомнили о своих сомнениях – вдруг голос еще формируется и, позволяя ему петь, они сами губят его будущее? В конце концов решили не вспоминать о неудавшемся прослушивании и показать Муслима знаменитому московскому специалисту по связкам. Благо, Джамал как раз собирался в Москву по служебным делам и мог взять племянника с собой.

Визит к доктору прошел удачно – тот осмотрел связки, подтвердил, что они хорошо развиты, голос полностью сформирован и можно петь, ничего не опасаясь. Но Муслим не торопился возвращаться с дядей в Баку, он хотел повидаться с матерью, которая ради этого приехала из Барнаула. Ему было всего шестнадцать лет, но он был вполне самостоятелен, и Джамал не стал ему мешать, дал денег на проживание и дорогу и уехал.

И тут судьба опять устроила Муслиму испытание, словно хотела еще раз проверить, уверен ли он в том, что хочет стать певцом.

После встречи с матерью он решил зайти в профессиональную студию, где записывали модные тогда звуковые письма. Видно, все же напугали его всеми этими разговорами о ломке, и он решил сохранить запись своего голоса – мало ли, а вдруг он и правда сломается, ну или хотя бы просто сильно изменится со временем.

В студии его пение произвело фурор. Его расспрашивали, профессиональный ли он певец, восторгались его голосом и говорили, что он просто обязан остаться учиться в Московской консерватории. Обещали даже помочь с общежитием и устроить прослушивание у знаменитого баритона из Большого театра. Муслиму все это льстило – да и кому бы это не польстило, тем более в шестнадцать лет, – и он, конечно, согласился, хотя денег у него уже было совсем впритык, и в общежитии ему пришлось даже серьезно поголодать.

Но… повторилась история с оперной примой. Баритон послушал записи и высокомерно сказал, что юноше лучше вернуться в родной Азербайджан. В чем там было дело? Опять в несовпадении школ, взглядов и вкусов? Или в банальной зависти к молодому таланту? Сам Магомаев всегда предпочитал думать о людях хорошо, поэтому искренне или не очень, но верил в первый вариант.

Я возвращался в Баку, вспоминая и богемные споры в общежитии, и первые записи в студии звукового письма, которые дали мне возможность по-настоящему узнать ощущение собственного голоса со стороны. Чувство непривычное, почти мистическое… И вынужденное голодание в гостиничном номере, которое открыло мне такое в человеческой природе, когда чувство голода превращает нервную систему в голые провода. Таким состоянием можно как угодно манипулировать людям сытым. Я до того не знал, что такое голод. Теперь знаю, как недостойно, трудно, даже опасно быть голодным.

Под стук вагонных колес отступила обида на именитого баритона с обычной русской фамилией, отозвавшегося с холодным пренебрежением о моем пении. Потом, когда узнаю, что абсолютно объективных оценок не бывает, я найду объяснение таким поступкам мэтров. Когда узнаю, что мнения знаменитостей субъективны, неожиданны, зависят от сиюминутного настроения, я пойму и то, что редко кто из больших талантов обладает естественной доброжелательностью.

Я приехал, втянулся в привычную жизнь: продолжал петь, занимался с Сусанной Аркадьевной Микаэлян, сочинял пьесы и романсы, делал инструментовки, музицировал в кругу друзей… Стихия молодого человека, который делает то, что ему нравится.

Я практически всегда был недоволен тем, что делал. Все время мне хотелось сделать лучше. Поэтому это не требовательность к себе, наоборот, это где-то досада, что я не могу прыгнуть выше головы. Мне бы хотелось петь, как Марио Ланца, а у меня не получилось. Это всегда не давало мне возможности высокомерно относиться к другим, критиковать кого-то, что поет не так, поет плохо. Он поет так, как дал ему Бог, больше он сделать ничего не сможет.

Неудачи не сломили решимость Муслима Магомаева стать певцом. А возможно, они даже и помогли ему избежать звездной болезни, погубившей много хороших артистов. Успех достался ему не так легко, как он поначалу рассчитывал, что поубавило ему самоуверенности и заставило тщательнее учиться, работать над своим голосом и совершенствоваться.

Вскоре после возвращения Муслима в Баку на него обратил внимание профессор Бакинской консерватории Владимир Аншелевич. Вот он в отличие от московских знаменитостей сразу оценил талант юного певца и начал с ним заниматься, причем бесплатно, только из любви к искусству: он считал, что такой голос – слишком большая ценность и его надо обязательно развивать.

Аншелевич учил таким техническим премудростям работы с голосом, которые не могли дать обычные педагоги по вокалу. К тому же он первый заметил серьезный недостаток, которым Магомаев грешил и тогда, и позже (но уже сознательно) – любовь к напористому звучанию. Он пел так, словно хотел всех сбить с ног своим пением, считая, что чем громче, тем эффектнее получается. Это было следствием подражания его любимым итальянским исполнителям, пластинки которых он обожал слушать – именно для них было характерно такое напористое агрессивное пение. Но Аншелевич убедил Муслима, что певец должен быть прежде всего музыкантом, и голос – это тоже инструмент, который должен звучать чисто, как виолончель.

Эти уроки не прошли даром – Магомаев научился-таки справляться со своим голосом, настраивать его как музыкальный инструмент и выводить сложнейшие рулады, которые мало кому удаются. Сам он вспоминал, что если бы не занятия с Аншелевичем, вряд ли он впоследствии сумел бы так мастерски исполнять партию Фигаро в «Севильском цирюльнике» и песни на музыку XVI–XVIII веков, ведь они писались для певцов, которых учили совсем не так, как учат в наше время. Большинство современных баритонов поют их… может быть, и хорошо, но неправильно. А Магомаев благодаря Аншелевичу знал, как надо настраивать голос для исполнения старинных песен. И это было, кстати, нелегко – приходилось долго тренироваться, а стоило хоть на несколько дней прекратить занятия, и надо было все начинать сначала.

Вскоре стало ясно – делом всей жизни Муслима будет пение. А поскольку в школе вокала не было, зато было много других дисциплин, в которых будущий певец особо не нуждался, а потому их особо и не учил, и он сам, и его учителя поняли – надо переводиться из школы в музыкальное училище. Конечно, семья была не в восторге, все же школа давала более основательные знания по разным предметам. Но Муслим их успокоил, клятвенно пообещав после училища получить высшее образование, что впоследствии и исполнил, экстерном закончив консерваторию.

Читать дальше