Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний

— Gralulierc, Hcrr Obcrleutnant! — Womit dcnn? — Mit Bcforderung [297], — сказал он почтительно.

Даже когда рядового немца производили в ефрейторы, то новоиспеченный ефрейтор норовил сняться с новой лычкой и послать фотографию семье. (Ефрейторское звание было-в то время введено и у нас, но такое производство никого из наших солдат не волновало).

В Мурманске меня встретил представитель 7-го отделения политотдела армии, хорошо памятный мне с университета, старший лейтенант Гриша Бергельсон. Он отвел меня в роскошную многоэтажную гостиницу «Междурейсовую» — никогда ни раньше, ни позже не видал я в СССР гостиницу, где можно было сразу без заминок получить прекрасный отдельный номер, просто показав свое воинское удостоверение в окошечко к портье. Устроившись, я пошел в пересыльный лагерь. Он занимал порядочный многокомнатный деревянный барак. Здесь собралось человек тридцать-сорок пленных, что для 1941 г. было очень много. Я провел среди пленных довольно много времени и успел с некоторыми из них ближе познакомиться. Мою работу среди них затрудняло то, что они голодали: их со времени, когда Мурманское направление относилось к Ленинградскому фронту, держали на ленинградском иждивенческом пайке, вместе с ленинградским пайком уменьшая и паек пленных. 1Тем не менее у меня с пленными установились вполне мирные отношения. На анкету они отвечали решительно как хотели.

Запомнились из них трос. Один был раненый летчик, сбитый над Баренцевым морем в новогоднюю ночь 1942 г. и выуженный нашими моряками. Он лежал плашмя, а на стуле, бывшем ему вместо тумбочки, стояла фотография милой девушки. Прочитав мою анкету, на се первый вопрос («Как вы относитесь к гитлеровскому режиму») он написал карандашом: «Я его отвергаю» (Ich lehnc sic at» и упал обратно на подушку. Я спросил, откуда он родом и кем был «на гражданке» — оказалось, он из Гамбурга, рабочий. Рассказал, как его сбили над морем. Я показал на карточку:

— Это Ваша жена?

«По-вашему, — ответил он, — это моя жена. А у нас она считается моей невестой». И он рассказал, что как военнослужащий он не может жениться, не представив «паспорт предков» (Ahnenpass) своей невесты. Я потом видел такие «паспорта предков» — в них полагалось указать национальность всех прямых предков по отцовской и материнской линиям до 1800 г. (а эсэсовцы должны были показывать предков до 1700 г.), и каждая запись должна была быть подтверждена документом. Бабушка невесты моего летчика была шведка — все в порядке, арийка! Но надо было получить копию се метрического свидетельства.

— Я получил разрешение на отпуск и на поездку в Швецию, нашел это свидетельство в какой-то захолустной церквушке. И, представьте себе, оно было у меня в кармане куртки в полете и все вымокло и не читается.

— После войны, — сказал я, исходя из его ответа на анкету. — это не будет иметь значения.

— Как знать, — ответил он.

Другой запомнившийся пленный был молодой, краснощекий артиллерист, про которого мне рассказали, что он был взят в плен во время боя, отведен на наш наблюдательный пункт и оттуда корректировал наш огонь по своим. Он мою анкету заполнил, как надо; но остальные мялись, ссылаясь главным образом на то, что дома могут наложить арест на сберегательную книжку, и жена останется без денег. Я понял, что надо найти лидера.

Таким лидером оказался Михель Марте, ефрейтор, горный егерь, австрийский крестьянин. Он был умен и общителен, а мне, собиравшему материалы по политическому и экономическому положению внутри рейха, разговор с австрийцем был особенно интересен, так как Австрия была присоединена недавно и население было не так оболванено.

Марте рассказал мне, что наци завели такой порядок: к каждому крсстьянину весной является инспектор, который составляет опись всего хозяйства — сколько чего засеяно, сколько всего и какого скота и птицы, и определяет будущий доход. Осенью крестьянин может взять на себя и семью продуктов в объеме полагающегося на рабочую карточку, а остальное должен сдать государству — по последним среднерыночным ценам (а не фактически даром, как сдавали наши крестьяне, не получавшие и никакой рабочей карточки). Я еще раз мог убедиться, что нацисты сумели наладить свою экономику [298]. (Секрет, конечно, заключался в том, что они могли столько платить своим крестьянам и рабочим, оплачивать им заграничные круизы и т. п. потому, что их экономика была рассчитана на завоевание и грабеж других народов в будущем; как только исчезли завоевания, потерпела крах и нацистская экономика).

— И как же, — спросил я, — как лучше — при наци или при независимой Австрии?

— Знаете, все-таки при наци, — сказал он. — Раньше я в хороший год заработал бы больше, но в плохой — меньше. А теперь у меня гарантированный доход.

И тут я вручил ему анкету. Он ее заполнил более или менее так, как мне хотелось, но сначала не хотел подписывать. Когда же я стал его уговаривать, он воскликнул:

— А, черт меня не заберет (Der Tcufcl wird mich nicht holen)! — И подписал.

И вслед за ним заполнили и подписали анкету почти все пленные.

Я привез все это в Бсломорск, переписав пpeдвapиfeльнo все вопросы и ответы в том порядке, как они были записаны, и в их оригинальном тексте, и вручил Питерскому. Он остался очень доволен, прочел ответы, поставил птички против тех, которые воспроизводить в газете не нужно будет, а затем дал Лизе Ципсрович отпечатать. Она, не вчитываясь в содержание, перепечатала ответы, помеченные птичками. Текст был передан Лоховицу для правки орфографии, сдан в набор, вычитан в гранках Гольденбергом и во влажной верстке положен на стол Питерскому. Он, естественно, пришел в ярость; ярость его излилась на меня — единственного человека, который во всей этой истории был совершенно безвинен, — накричал и дал трое суток домашнего ареста. Лиза перепечатала еще раз уже правильные ответы и т. д. — газета от этого задержалась, но ее задержку никто не оплакивал.

У нас все было тихо.

Однако это затишье было на самом деле только у нас, в глубоком тылу. Правда, наш Карельский фронт был стабильным, т. е. вовсе не двигался три года, но наши части, которые редко, если вообще когда-нибудь выводили на отдых, все время несли потери, и немалые. Прямых цифр потерь мы не знаем и теперь, но в официозной книге «Карельский фронт в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» под ред. генерала А.И.Бабина (М., 1984) на с. 141–142 приводятся данные по численности членов партии по Карельскому фронту: 197 019 человек было принято в партию с декабря 1941 г. до начала наступления, а на 1 июня 1944 г., т. е. за два месяца до наступления, числилось 119 943 члена партии. Даже не учитывая, что часть (незначительная) доживших до 1.07.1944 военнослужащих состояла в партии до декабря 1941 г., все же получается, что потери за время стабильности фронта составили около 40 %.