Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний

После чего Касаткин извлек из него объемистую рукопись всякой информации, как «нашей», так и для развсдотдела. Позже под моим руководством Еленко написал текст для листовки для своих соотечественников в германской армии — на словенском языке.

Продолжалось регулярное поступление от наших развсдрот немецких писем, газет и даже книг. Тогда я прочел «Миф XX века» Розснбсрга, книгу Лея и засыпал над «Майн Кампф».

Один раз наш лыжный батальон на Кестсньгском направлении зашел немцам глубоко в тыл и перехватил целую полевую почту эсэсовской дивизии «Север», с входящими и исходящими письмами. Мы получили возможность хорошо заглянуть в повседневную психологию СС и обнаружили там. что и ожидали: пошлость. Подтвердилась моя формулировка: фашист — это мещанин, перешедший в действие (ибо мещанин совести не имеет). Кроме предсказуемых выпадов против евреев и большевиков, запомнились два письма одного эсэсовца.

Одно — к невесте: «Милая Аннализа! Твое последнее письмо об английских налетах [дело было во второй половине 1943 г. или начале 1944 г.] меня потрясло. Так не может писать немецкая девушка», и прочее. Второе — к папе-коммерсанту: «Я обдумал твой совет; да, конечно, брак с Мици будет во всех отношениях благоприятным для нашей фирмы и для моего будущего».

Не без некоего злорадства я подумал, что ни невеста, ни папа писем не получили.

Кажется, в той же пачке попался «предковый паспорт» — Ahnenpass анкета о родственниках, о котором говорил мне пленный летчик в Мурманске.

Позже стали у нас появляться не только пленные и не только трофейные материалы, но и перебежчики. Первый из них был коммунист-австриец, перешедший к нам сам и приведший с собой молоденького товарища. Он производил очень хорошее впечатление — умный и толковый, с ясным пониманием своих идей и целей, благожелательный человек. Как перебежчика его взял себе СМЕРШ. Пленный дал себя уговорить, чтобы его забросили обратно к немцам с нашим разведывательным заданием, но там сразу же попался и был повешен.

Другой — тоже не помню его фамилии: лица, образы всплывают сейчас куда легче, чем имена — это был берлинский пролетарский писатель, отсидевший у Гитлера в концлагере, а затем забритый в армию. Он, помнится, тоже привел с собой товарища. Видимо, он так давно внутренне репетировал, что будет говорить, когда сдастся в плен, что на все вопросы — а допрашивающих, естественно, было много из всех трех инстанций — он отвечал один и тот же заученный текст, как с граммофона. Это, конечно, возбудило большие подозрения СМЕРШа, и писатель, как и Штейнманн, угодил в Бутырки. Там его собирались расстрелять, но о нем прослышали Иоганнес Бехер и Эрих Вайнерт, прогрессивные писатели и деятели «Свободной Германии». Они добились свидания с ним, удостоверили его подлинность, и он вышел на свободу и включился в антифашистскую деятельность, а впоследствии играл какую-то роль в ГДР.

Всех пленных, конечно, не перечислить, да и не всех я помню. Могу только сказать, какое о них сложилось впечатление в целом. Почти не было такого случая, чтобы пленный держался в плену достойно, т. е. так, как мы бы хотели, чтобы в плену держались наши военнослужащие. Я уже рассказывал о парне, взятом в майских боях, который с большим энтузиазмом корректировал нашу стрельбу по своим частям.

Были, конечно, хотя очень редко, такие, кто ничего не говорил. Обычно эти до нас не доходили — их расстреливали на месте. Об одном пленном, решившем молчать, который, однако, дошел до нашего опроса, я уже рассказал.

Особый интерес представляли австрийские пленные. Я уже рассказывал, что они во многом отличались от немцев.

Самыми поразительными из них были тирольцы. Я видел их немало, но несколько наиболее ярких историй о тирольцах я слышал со слов Гриши Бергельсона, который видал их много в бытность свою в 14 армии. Он вообще изображал разных персонажей не хуже Ираклия Андронникова. Были у него номера и о допросе австрийских пленных.

Один был родом из южного Тироля [302] , т. е. из Италии. Чтобы не попасть в армию Муссолини, он ушел через границу в Австрию, и там его сразу забрали в немецкую армию. Он отличался тем, что, когда к нему кто-нибудь входил,

«Сиддироль»чтобы его допрашивать, он снимал свою пилотку, глубоко кланялся и говорил: «Комиссар, доброе утро» и т. д. Ничего военного в нем не было. Потом он объяснял, каким образом он попал в плен: «Наш батальон лежал там, понимаешь, — русские лежали там, понимаешь; вот идут русские, я не стреляю — руки вверх, понимаешь…» Он объяснил, что хотел дезертировать и здесь, на Севере, так же, как он сбежал из Италии, но пришлось ждать, потому что прохудились башмаки. Он понимал-де, что в плену придется сидеть долго, и новых сапог не дадут.

Ему же принадлежало гениальное дополнение к нашей передаче по громкоговорителю. Для него составили пропагандистский текст о том, как хорошо русские обращаются с пленными, Гитлер капут, нужно сдаваться в плен и т. д. Все было так несвойственно его речи, что, услышав это, немцы или австрийцы едва ли могли поверить, что это говорит он сам. Наши же этого не понимали, или, вернее, боялись что-нибудь изменить в утвержденном высшим начальством тексте; наш тиролец это хорошо смекнул. Пробубнив весь текст, он от себя прибавил: «И каша — первый сорт!» («Un die Kascha is Primal»).

Другой номер, который показывал Гриша, был такой: когда пленный немец пройдет допрос в дивизии, армии и, наконец, доберется до фронта, где после разведотдела и СМЕРШа попадает к нам, то он уже чувствует себя спокойным, хотя еще и спрашивает: «В Сибирь не пошлют?» Отвечают: «Нет, нет, не пошлем».

После нашего, последнего, допроса его обычно спрашивают: «Нет ли каких-нибудь жалоб?»

— Да, у меня есть жалобы.

Допрашивающий (Гриша) вынимает блокнотик:

— Слушаю.

— Ваши солдаты, когда меня взяли, забрали у меня мои личные вещи, я очень прошу, чтобы их вернули.

— Что именно взяли?

Допрос идет километров за тысячу от тех мест, где он был захвачен.

— Во-первых, расческу (показывает, водя пальцами по голове); во-вторых, шерстяные подштанники [303].

Это, конечно, серьезно, но, к сожалению, непоправимо, ехать туда за ними, разумеется, невозможно.

У Гриши был чудный номер про майора интендантской службы Исрульского. В изображении Гриши это был комический персонаж. Я его мельком видел в Мурманске и потом лет через 30 у Медного Всадника на встрече ветеранов войны. На деле он был далеко не так комичен, как в передаче Гриши. Исрульский произносил не все буквы и говорил на не очень хорошем русском языке. Всегда стремился быть при каком-нибудь начальстве и вечно что-то доставал, или ему что-то доставали. Однажды с этим он где-то задержался после двенадцати ночи. В полночь меняется пароль. Прежний был «Берег», а новый был ему не известен — и как только он выйдет, его без знания пароля сразу задержат.