Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний

«Никогда мы не спустим норвежского флага, чтобы поднять красную тряпку…»

Это мне было неприятно, но я должен был признать крайнюю маловсро-ятность мероприятий по подъему красного флага в Норвегии.

И что Улав, действительно, будет, как я ему сказал, «по другую сторону баррикады», — тому я очень скоро получил наглядное доказательство.

После моей болезни мне нужно было узнать заданные уроки. Адресов большинства ребят я точно не знал, к нашему близкому соседу — Эллсфу идти не хотел, и потому пошел к Улаву Эвсргору, хотя его дом был не ближе всех. Улав вышел ко мне в переднюю очень смущенный, в комнаты не пригласил, поскорее сказал мне, что задано, и выпроводил. Я понял, что большевистский мальчик в этом доме — нежеланный гость и что мой друг Улав уже и сейчас «по другую сторону баррикады».

Что таково ко мне отношение, я чувствовал и раньше, и потому я отнесся с недоверием к искренности Эллсфа Рингнсса, когда он однажды пригласил меня зайти к нему. Это было еще до моего визита к Улаву — иначе я бы вовсе не пошел. Эллсф жил в небольшой — но побольше нашей — белой «вилле», в густом саду, недалеко от станции. На двери была медная дощечка: «Ellcf Ringncs Jr.»

Я удивился, но сообразил, что это его отец был «Эллсф Рингнсс Юниор», а мой товарищ был просто Эллсф Рингнсс, как и £го дед-миллионер.

У Эллсфа оказалась славная, простая мама, славная, простая квартира, славный, очень похожий, как и Эллеф, на зайца, но, кажется, более спсобный брат Трюльс. Приняли меня ласково, звали вместе играть. Но я сидел как на иголках и скоро попрощался, напутствуемый приглашениями Эллсфовой мамы «заходить почаще».

Это тоже был политический урок. Я и раньше теоретически знал, что капиталисты вовсе не напоминают тех толстяков в цилиндрах, которых носили на палках во время наших демонстраций. Здесь же я наглядно увидел, что классовый враг может быть лично славным и симпатичным. Что Эллсф был классовый враг — это не подлежало сомнению. Но зато было сомнительно, чтобы Осе Лэуманн, и «Ротта» Нильсен, и мальчик в синем свитере, подросши, стали бы громить «виллу» Рингнссов и ставить Эллсфа к стенке. Пути мировой революции будут сложными и неожиданными и часто, может быть, более милостивыми, чем наш русский путь, — это становилось ясно. И в Ахагии придумывались утопические пути перехода к коммунизму.

Иногда политические противоречия принимали несколько комическую форму. Как-то — кажется, в тот раз, когда мы смылись с урока Дсдикена, — мы шли целой компанией — Ханс Ссликман, Улав Эвсргор, Улаф Раабс, Шак Рэдср, Том Встлсссн и я. Ребята говорили о политике, а я молчал, как всегда в таких случаях: не агитировать же мне полкласса за советскую власть! Это была часть моей программы не компрометировать Советский Союз. Более или менее откровенно на политические темы я говорил только с Улавом, да и то до визита в его дом.

Темой разговора был король. Большинство ребят было за республику, а о короле говорили, как о бесполезном украшении. Говорили долго, забавно и убедительно. Нервно молчавший Том вдруг сказал:

— И вес же — Боже храни короля! Все изумились.

— А на что же он нужен, король-то?

— Ну, как… например, выставки открывать…

Общий хохот. Ребята начали подтрунивать над Томом и заодно над его любимцем — Муссолини.

— Муссолини — замечательный человек! — заявил Том. — Он осушил болота и сделал так, чтобы все ходили по левой стороне улицы…

— А зачем это надо, чтобы все ходили по левой стороне улицы? — удивились ребята.

— Ну, все-таки, порядок…

Бог знает, какие отзвуки взрослых разговоров бродили в его толстой голове.

О Муссолини мой читатель знает, конечно, больше, чем Том Встлсссн; но о норвежском короле Хоконе VII, — хотя я о нем уже рассказывал раньше, — стоит рассказать побольше. История его любопытна. Когда в 1905 году Норвегия отделилась от Швеции, державы намекнули ей, что новое государство не будет признано, если оно не будет монархией. Временное правительство стало искать особу королевского происхождения, годную на престол, но притом такую, чтобы с ней вместе не проникло в страну влияние какой-нибудь могущественной державы. Немецких принцев было много, но норвежцы боялись Вильгельма. Сначала они решили просить на престол шведского принца, но шведский король, обиженный «вероломством» Норвегии, запретил членам своего дома принимать норвежский трон (такие вещи еще бывали всего пятьдесят лет назад); тогда выбор временного правительства Миккельсена остановился на одном из младших датских принцев — Карле. Карл служил лейтенантом флота, имел много братьев и никаких шансов на датский престол и, что было существенно с точки зрения поддержки Англии, был женат на английской принцессе Мод.

Однако лейтенант был неглуп и, главное, хорошо понимал тенденции своего века. Он объяснил норвежским посланцам, что сейчас, по политическим соображениям, им нужна конституционная монархия, а через несколько лет, по другим политическим соображениям, норвежцам понадобится республика, и что он предпочитает прочное положение лейтенанта датского флота сомнительной карьере «экс-короля». Поэтому он займет норвежский престол только под условием, что он будет избран всеобщим плебисцитом. Ссылки Миккельсена на то, что норвежская конституция не предусматривает плебисцита, не помогли: Карл был тверд, и плебисцит был проведен. Норвежские газеты вспоминали славное прошлое Норвегии во времена ее древних королей, живописали трудности, грозящие молодому, независимому государству в случае провала идеи монархии, и Карл был избран огромным оольшинством голосов.

Прибыв в Норвегию с женой и двухлетним сыном, Карл принял древнее норвежское королевское имя Хокона VII и начал завоевание норвежских сердец. Ни высокомерие шведского двора, ни более патриархальные традиции Двора датского не были взяты им за образец. Он ограничился самым скромным штатом и небольшим цивильным листом. Весь его образ жизни должен был быть образом жизни норвежца. С трех лет его сын обучался ходить на лыжах, да и сам король, как я уже говорил, превзошел эту науку. А по достижении школьного возраста кронпринц был отдан в общую школу.

В течение школьных лет царственное происхождение кронпринца сказывалось только в том, что он иногда на свой счет водил весь класс в кино. По окончании школы Улав просил отца разрешить ему учиться на инженера — неизвестно ведь, придется ли править: на дворе XX век! Но король не разрешил. Пришлось уступить традиции и поступить в военное училище. Так же и позже Улаву не было разрешено взять в жены его норвежскую любовницу, а пришлось жениться на костлявой шведской принцессе Мэрте.

Но, впрочем, король, как сказано, во всем пытался вести жизнь скромную и демократическую, как подобает первому из норвежцев. Принимая Коллон-тай, делавшую ему визит по случаю вручения верительных грамот, король порекомендовал ей поскорее подписаться на издание классиков норвежской литературы, а то можно не поспеть. «Я уже подписался!» — прибавил король. Тогда же он сказал ей: «В душе я социал-демократ!» И действительно, вопреки мнению своих советников, Хокон VII, глядя вперед, первым из глав европейских государств призвал к власти левых социал-демократов. Но тогда мало кто обращал внимания на его деятельность. Скромный образ жизни и, как подобает конституционному монарху, полное отсутствие всякой реальной власти делали то, что большинство норвежцев попросту не замечали его существования. К тому же первый из норвежцев имел один существенный минус: он так и не выучился говорить по-норвежски. Впрочем, в этом не было большой беды: ведь пользовались же норвежцы датской Библией, да и язык наиболее старых чиновных семейств Кристиании мало чем отличался от датского.