Борис Соколов - Рокоссовский

Рокоссовский был абсолютно прав, когда предлагал завершить наступление под Москвой еще в конце декабря, после овладения волоколамским рубежом, и не пытаться распространить его на весь советско-германский фронт. Непосредственная угроза Москве была бы устранена, а советские войска избежали бы многих напрасных потерь.

Но в сталинской системе войны Красная армия могла побеждать только большой кровью. По-настоящему профессиональной армии Сталин страшился как потенциальной угрозы своей ничем не ограниченной власти. Он предпочитал воевать необученным пополнением. Тем более что о настоящих цифрах советских потерь, а также о их соотношении с немецкими он так никогда и не узнал. При представлении наверх данные о потерях Красной армии, как правило, значительно приуменьшались, потери же немцев, наоборот, многократно преувеличивались. Где-то к концу первого года войны Сталин и Генеральный штаб начали догадываться, что немцы отнюдь не несут тех потерь, которые им приписывают боевые донесения. Ведь будто бы разбитые под Москвой немецкие войска оказались в состоянии летом 1942 года предпринять новое генеральное наступление и оттеснить Красную армию до Сталинграда.

Писатель Александр Бек в очерке «Штрихи», написанном по горячим следам, в марте 1942 года, запечатлел свои встречи с Рокоссовским в период Битвы под Москвой:

«Мне привелось видеть Рокоссовского в войсковых частях и в штабе армии в разные моменты битвы под Москвой. Чаще всего он молчит.

Помню уцелевший дом в сожженном немцами подмосковном городке — Рокоссовский приехал туда на следующее утро после того, как наступающая армия взяла этот населенный пункт. Рокоссовский сидел на голой дощатой кровати, удобно привалившись к углу, в меховой ушанке, в меховых сапогах, в неизменном кожаном пальто без знаков различия. В домике обосновался штаб артиллерийского полка. С командирами разговаривал генерал Казаков, начальник артиллерии армии, очень добрый и очень требовательный человек. А Рокоссовский молча курил и слушал.

Пришли партизаны — восемнадцати- и девятнадцатилетние юноши с сияющими глазами, раскрасневшиеся, в распахнутых пальто и полушубках: в тот день для них был незаметен тридцатипятиградусный мороз. Улыбаясь и шутя, их расспрашивал член Военного совета армии грузный и веселый Лобачев. А Рокоссовский по-прежнему молчал, время от времени доставая очередную папиросу из походной папиросницы, висящей на ремне рядом с полевой сумкой и планшетом.

Входили и выходили командиры; многие узнавали командующего армией, спрашивали: „Разрешите обратиться?“, „Разрешите идти?“ Рокоссовский молча кивал.

За два часа он не произнес ни слова. Я изумлялся, искоса поглядывая на него. Вероятно, он устал или расстроен? Нет, голубые глаза были ясными, живыми и с интересом присматривались к каждому новому лицу. И может быть, видел, слышал, замечал больше, чем кто-либо из присутствующих. Но молчал. Его удобная поза, неторопливые движения, спокойный взгляд как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти. Потом он поднялся и сказал:

— Пошли, пожалуй. До свиданья, товарищи. Не будем вам мешать».

Здесь бросается в глаза, что Рокоссовский подчеркнуто не вмешивался в действия своих подчиненных. Его присутствие действовало на них успокаивающе. Они знали, что в случае, если действительно возникнет такая необходимость, Константин Константинович им обязательно поможет, подскажет верное решение. А по мелочам вмешиваться не будет. В черновом наброске Бек выразился еще определеннее: «Жест — провел рукой по волосам, проверил, в порядке ли прическа. Он молчал. Голубые глаза. Неполная улыбка. Он два часа молчал. Курил и молчал… И вдруг мне стало ясно. Он застенчив. Он профессионал войны, командующий армией, он теряется во всяком обществе, кроме своего, военного. Я знаю этот тип, у него все здесь. И тут он огромная сила». Действительно, для Рокоссовского армия была родным домом. И только в обществе военных командующий по-настоящему раскрывался. Может быть, он и в самом деле стеснялся присутствия журналиста и потому был неразговорчивее, чем обычно. Да и болтать Рокоссовский никогда не любил.

Далее в очерке Бек дал развернутый психологический портрет Рокоссовского:

«Впервые я увидел Рокоссовского среди командиров, которым только что вручили ордена. Лобачев, сидевший рядом с Рокоссовским, поднялся и, покрывая шум голосов, объявил:

— Сейчас несколько слов скажет Константин Константинович.

Рокоссовский смущенно поправил волосы и покраснел. В этот миг мне стало ясно — Константин Константинович очень застенчив. Как-то впоследствии я сказал Рокоссовскому об этом.

— Вы угадали, — ответил он.

Не удивительно ли, что Рокоссовский, командующий многотысячной армией, имя которого прославлено в великом двухмесячном сражении под Москвой, тем не менее порой краснеет, страдая от застенчивости.

Я не знаю детства и юности Рокоссовского, не знаю, как сформировалась эта своеобразная и сильная натура, но некоторые впечатления позволили кое-что понять.

Рокоссовский приехал в деревню, только что отбитую у немцев. Еще дымились сожженные постройки. Стоял крепкий мороз. В мглистом, казалось бы, заиндевевшем воздухе пахло сгоревшим зерном; этот резкий, специфический запах — горький запах войны — долго не выветривается. Из-под пепелищ жители выкапывали зарытое добро. Одни куда-то везли поклажу на салазках, другие семьями расположились у костров и что-то варили в котелках и ведрах. Валялись убитые лошади, кое-где уже тронутые топором. В розвальнях везли патроны на передовую; шли красноармейцы, тепло одетые, разрумяненные на морозе; одна группа расположилась на привал, послышалась гармонь; кто-то, присвистывая, пошел вприсядку; туда отовсюду кинулись ребятишки.

Кое-где лежали неубранные трупы немцев. Спеша похоронить своих, немцы свалили мертвые тела в колодец, набросали доверху, но не успели засыпать.

Из колодца торчала мертвая, окостеневшая рука со скрюченными пальцами, коричневыми от стужи, этот труп был, вероятно, поднят с земли затвердевшим и, брошенный сверху, так и остался в неестественной и страшной позе.

Рокоссовский подошел к колодцу. Потом повернулся, посмотрел вокруг и, обратившись ко мне, сказал:

— Чувствуете запах гари? Когда посмотришь на все это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?

Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Масленовым, начальником политуправления армии. Разговор шел о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть „вторым Бородино“.