Роман Днепровский - Мемуары

После обеда в редакции подходит ко мне Лена Б., одна из сотрудниц нашего информационного агентства, и по секрету сообщает, что наш шеф обиделся на нас за то, что мы Подшивалова с днём рождения поздравили, а его – нет. Оказывается, у них дни рождения на один день приходятся!… Ну откуда же я знал…

Ладно, вечером приезжаю к Игорю. Всё почти так, как я и написал: сидят друзья, соратники… Только круглого стола никакого нет – вся компания расположилась в огороде возле дома, все устроились, кто на чём, а вместо стола – фанерный ящик. Все в сборе: Макс Воронцов, Миха Кулехов, Умберто, Таня Дьяконова, сам виновник торжества, ну, и я… Кворум есть, пьянку… я хотел сказать, банкет можно начинать.

Засиделись мы тогда до поздней ночи, жгли костёр, и бегая в туалет, вытоптали напрочь весь Татьянин огород… Подшивалов пересказывал чей-то старый фельетон, в котором говорилось о том, как злобные неформалы под руководством некоего «анархиста Ошивалова» готовили покушение на жизнь любимой собаки «комсомольского вожака Желтухина»… Эх, найти бы сейчас этот текст – я помню, когда Игорь это всё рассказывал, остальные только не катались со смеху по огороду.

Я тоже решил сверкнуть эрудицией, и прочёл где-то услышанное минорное четверостишие:

-Ага, - смеётся Игорь, - это Игорь Перевалов написал, когда мы в Универе учились! Слушай дальше:

Почему я запомнил этот вечер? Да я и сам не знаю… Обычные посиделки, журналистские байки под водочку – таких встреч у нас была не одна, наверное, сотня. А вот запомнился и этот день Игорькова рождения, и это переваловское стихотворение, которое он прочитал; тёплые летние сумерки, запах речной воды, этот заваливавшийся на один бок деревянный домишко, вытоптанный нами огород, где на морковной грядке под наше пьяное ржание тихонечко уснул Умберто…

Деревянный дом на улице Сурикова несколько лет назад сгорел. Руины пожарища снесли совсем недавно. Теперь здесь – бензоколонка и автостоянка.

Последний раз мы с Подшиваловым встретились на первомайском митинге в 2006 году. В основном, в последние годы мы и пересекались только на митингах… Я пригласил его к себе на новую квартиру, он обещал в ближайшее время зайти: я в это время стал собирать материалы по антисоветскому подполью в Иркутске в 20-е – 50-е годы; Игорь готовил книгу по «зелёному» повстанческому движению в Сибири. Мы собирались обменяться информацией, может быть, даже объединить свои монографии… Игорь сказал, что в ближайший месяц – два появится, но предупредил:

-Знаешь, старик, только я сейчас пить бросил. У меня теперь другой кайф – книжки читаю. Очень много книг хороших появилось в последние годы – прочесть не успеваю…

Зайти Игорь не успел… Теперь уже не зайдёт никогда. А мне теперь кажется, что за все без малого двадцать лет знакомства о чём-то очень важном мы так и не поговорили…

Схожу в церковь, поставлю свечку за упокой его души. И выпью гранёный стакан водки в каком нибудь иркутском дворике – вечная память тебе, Игорь.

Иркутск - не Питер, и даже не Москва: хорошего модерна здесь мало. Да и тот, что сохранился, зачастую дошёл до нашего времени с утратами. А этот двухэтажный доходный дом начала ХХ века я люблю с детства - он какой-то очень графичный, цельный... Красавец-дом, одним словом. Был когда-то...

Когда его проектировали и строили, предполагалось, что в нём будет всего две квартиры - одна на первом, а другая - на втором этаже. Такие солидные квартиры для солидных людей. Но с установлением в стране совецкой власти, прежние, солидные жильцы сгинули в неизвестном направлении, а их просторные квартиры какой-то очередной Швондер со своей кодлой поделил на коммуналки. Как говорил знаменитый литературный персонаж, "пропал калабуховский дом"...

Однако, жили здесь, судя по всему, далеко не пролетарии: когда лет десять-пятнадцать назад кто-то поджёг дерматин, которым со стороны парадного подъезда была оббита дверь коммунальной квартиры на первом этаже, и взгляду предстали старые филёнки, то всякий желающий мог увидеть на этой двери маленькую аккуратную табличку: "Якубовская Софья Израилевна, три звонка". Сомневаюсь, чтобы неведомая Софья Израилевна была пролетаркой - скорее, мещанкой. Или - бывшей комиссаршей... Злые языки поговаривали, что она имеет какое-то отношение к нашему бывшему мэру, Владимиру Викторовичу, но чего не знаю - того не знаю. А врать в угоду местным "борцам с жидомасонами" я не собираюсь.

Когда мне было семнадцать - восемнадцать лет, я часто бывал в этом доме - правда, не на первом, а на втором этаже: там жил мой школьный приятель Лёшка. Учился он года на два-три помладше, а после восьмого класса и вовсе ушёл из школы, и устроился осветителем в Театр Юного Зрителя. Слишком независимым был парнем... Правда, заходил я не столько к Лёшке, сколько к его отцу дяде Севе, или - Всеволоду Николаевичу (с детства терпеть не мог этого обращения к старшим - "тётя", "дядя". Лучше уж - по имени-отчеству).

Всеволод Николаевич был, в своём роде, очень интересной личностью: сам он всегда представлялся художником - но и я, и другие его знакомые прекрасно знали, что на самом деле, он - бывший художник: формально, он был инвалидом-лёгочником - в его спине был ужасный, страшный свищ. Поэтому, В. Н. нигде не работал, и считалось, что жил он на пенсию. На самом же деле, был у него совершенно иной источник доходов - да такой, что плакала по нему тюрьма. Чистоделом он был, чистоделом... То есть, закончив когда-то художественное училище, очень быстро сообразил, что творческими амбициями сыт не будешь - а вот мастерство гравёра и графика может быть востребовано не только любителями офорта и гравюры, но и совсем-совсем другими людьми. Короче говоря, занимался он изготовлением документов, печатей и прочими уголовно наказуемыми делами.

К счастью, ни я, ни большинство его знакомых из нормальной, не имеющей никакого отношения к криминалу среды, об этой стороне его жизни не имели никакого представления - всю его подноготную мне, уже после его смерти, рассказал его сын Лёшка. А забегал я к Всеволоду Николаевичу совершенно по другим делам: во-первых, в необъятных недрах коммунальной квартиры, в общем коридоре, на чёрной лестнице и на мансарде десятилетиями копился разный хлам: везде были какие-то чуланчики, темнушечки, антресоли, в коридоре стояли какие-то шифоньеры, сундуки...