Варвара Самсонова - Дочь Сталина

Но, кажется, главным мотивом ее странного поступка стала необходимость больших перемен, сильной встряски. Светлана чуть ли не с шестнадцати лет жаловалась на скуку, однообразие и бесцветность своего существования. А после смерти Сингха оно стало совсем невыносимым. «Моя жизнь в СССР была такой беспросветной, — писала она, — что казалось, ничто и никогда не выведет меня из того русла, в котором она шла». И тогда Светлана сама сделала решительный шаг…

22 апреля она уже выходила из самолета в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Настроение снова было радостное и беззаботное. Только что она впервые в жизни пересекла океан, впервые попробовала омаров, которых принесла на завтрак стюардесса. И, к сожалению, впервые ей предстояло встретиться с толпой журналистов.

«Вам предстоит тяжелое испытание: встреча с прессой в аэропорту в Нью-Йорке. Я бы хотел избавить вас от этого, но не могу», — предупреждал Светлану Кеннан. Сопровождавший ее в перелете адвокат Ален Шварц тоже волновался. Но у Светланы пока не было страха перед прессой. Она даже шутила и подбадривала оробевшего Алена.

«Микрофон и репортеры оказались у самого трапа, внизу. Я, не чуя ног под собою, сбегаю по трапу. «Хелло, я счастлива быть здесь!» — говорю я то, что чувствую всем сердцем. Фотографируйте, пишите и говорите обо мне все, что вам угодно, — я знаю, что вы сейчас не понимаете меня. Ничего, когда-нибудь поймете, как это много: сказать перед всем миром то, что думаешь» («Только один год»).

Сопровождающие постарались поскорее отнять Светлану у журналистов и увести к машине. Ей предстояла пресс-конференция, где она могла высказаться. Очень скоро Светлана утратит свое благодушие по отношению к репортерам. Они отравят ей жизнь, будут бесцеремонно преследовать дома и на улице. И главное — писать о ней глупости и откровенные измышления. У свободы немало издержек.

Кеннан ее предупреждал: «Вы неизбежно встретитесь с трудностями и неприятностями в этой стране, но некоторые из нас постараются сделать все, что в наших силах, чтобы помочь Вам, и я думаю, что в нашей жизни здесь Вы найдете для себя также много радостей и удовлетворения».

Но вначале Светлана обратила мало внимания на эти предостережения. Впоследствии они часто ей вспоминались… Первое время пресса к ней благоволила, журналисты пытались создать идеальный женский образ, нечто лирическое, тургеневское. Вот такой увидели они Светлану Аллилуеву, сходившую по трапу самолета:

«Это изящная, жизнерадостная женщина сорока одного года с рыжими вьющимися волосами, голубыми робкими глазами и привлекательной улыбкой, весь облик которой светился чувствами добра и искренности».

Америка встретила Светлану приветливо. Первые дни ей все здесь нравилось — великолепное шоссе Лонг-Айленда, множество женщин за рулем, совсем молоденьких и седых старух, которые небрежно вели машины, покуривая и болтая с соседями. В Москве только у двух-трех ее знакомых актрис были машины. Женщина за рулем в России редкое явление. Все это тут же отметила Светлана — опытный водитель.

После маленькой уютной Швейцарии Америка с ее просторами так напоминала Россию! Не только множество толстых мужчин и женщин с лицами славянского типа все время бросались в глаза. Американцы на удивление напоминали русских своей открытостью, доброжелательностью и гостеприимством. Позднее многие соотечественники, попавшие в Штаты, говорили то же самое, и Светлана была рада, что ее впечатление подтвердилось.

Все складывалось как нельзя лучше. Переводчица Присцилла Джонсон уже начала переводить ее книгу на английский. Светлана поселилась пока в просторном доме отца Присциллы. Ее то и дело приглашали в гости, опекали, давали советы. Американцы очень нравились Светлане, и сама Америка казалась сказочной страной. Жена фермера-арендатора, ухоженная, с модной прической, приезжала к ним на автомобиле. Обыкновенный врач-стоматолог живет в доме, который и не снился русскому академику.

Светлана наблюдала, сравнивала и все больше восхищалась страной. Правда, Кеннан продолжал ее предостерегать. «Невозможно судить о нашем обществе в целом, — писал он Светлане в конце апреля. — Необходимо разделять и различать. На самом деле — это не единое общество, а огромное поле битвы, на котором сталкиваются проблемы, важные для всего человечества. Внешняя сторона этого часто будет отталкивать Вас — она выглядит отталкивающе и для нас. Но не забывайте, что многие из нас борются, как только могут, против всех уродств и ошибок. В каком-то смысле мы ваши братья и сестры, и Вы должны симпатизировать нам в наших трудностях».

Но Светлана по-прежнему не понимала его беспокойства, все шло странно и неправдоподобно успешно — для начала. Ее пресс-конференция в отеле «Плаза» прошла благополучно. Перед кинокамерами Светлана держалась просто и естественно, по общему мнению, очень хорошо владела собой. Сообщила журналистам, что решила порвать со своим прошлым и начать новую жизнь, что вскоре собирается начать новую книгу, где постарается объяснить, почему не может вернуться на Родину. Самым щекотливым и неприятным был вопрос о детях. «Жизнь моих детей не изменится, они уже достаточно взрослые», — ответила Светлана.

Вечером она смотрела свою пресс-конференцию по телевизору и не могла поверить, что эта передача транслируется сейчас во всех странах Европы. Ее не покидало чувство нереальности происходящего, но на душе было все так же легко и хорошо, как в день приезда. Правда, репортеры по-прежнему дежурили у ворот дома, допрашивали садовника и повара, ловили Светлану в магазине за примеркой обуви. Но она все же надеялась, что суматоха, вызванная ее приездом, схлынет и скоро ее оставят в покое.

А между тем главные испытания только приближались. Кеннан тревожился не напрасно. «Он слишком хорошо понимал Советский Союз и его возможные реакции. Он прекрасно знал свою страну. И еще — он понимал человеческую натуру и боялся, что после опьянения счастьем первых дней наступит горькое похмелье» («Только один год»),

Все, что последовало за первыми счастливыми днями в Америке, сама Светлана называла «смятением». Она уже начинала уставать от суеты и многолюдья: каждые полчаса приносили корзины с цветами, кипы писем, которые она не успевала читать. Писали частные лица — доброжелатели и ругатели, общественные и религиозные организации, женские клубы, университеты и колледжи. Ее приглашали читать лекции о Советском Союзе, рассказывать о том, как она пришла к Богу, как живут женщины в ее стране.

Светлана была в отчаянии. Она не привыкла быть на виду, не привыкла к такому ажиотажу вокруг своей персоны. Ее вовсе не прельщала должность странствующего лектора «по советским проблемам». И она не представляла, как можно вещать с экрана телевизора о своих религиозных чувствах. Все были с ней доброжелательны, гостеприимны, но она отказывалась от приглашений. Светлане хотелось писать новую книгу. Общественная деятельность — не ее амплуа. Она уже начинала чувствовать какое-то мягкое, но навязчивое насилие над своей волей, и требовалось немалое мужество, чтобы устоять и продолжать быть самой собой, а не тем, кем хотели ее видеть.