Сергей Макеев - Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами

Шаламов говорил о своих рассказах, что это «новая проза» — «проза, выстраданная, как документ». Он считал, что роман и вообще художественная литература — изжили себя, что читатель доверяет преимущественно документальному отображению действительности. В «Колымских рассказах» действительно изображены реальные люди, приведены подлинные судьбы и события. Автор, с одной стороны, не отрицал присутствия в рассказах художественного вымысла, но тут же настаивал, что «любой факт в „КР“ неопровержим».

В. Т. Шаламов — выдающийся поэт и писатель, глубокий мыслитель и яркий публицист. Но и крайне противоречивая натура. В частности, к некоторым его заявлениям о собственном творчестве следует относиться с осторожностью. Поэтому я просто расскажу о реальном событии, которое послужило сюжетной основой «Последнего боя майора Пугачева». Читатель может сам сопоставить рассказ с невыдуманной историей вооруженного побега.

Итак…

Ивану Тонконогову недавно исполнилось двадцать восемь лет. До войны он работал фотографом на Украине, первый срок получил в шестнадцать лет за хулиганство. Через два года вышел, вел жизнь беспутную и снова угодил под суд, уже как «социально опасный элемент» (СОЭ). Вышел в сорок первом — и тут война. Мобилизовать его не успели, в Сумскую область вошли немцы. Тонконогов добровольно поступил служить в полицию. По оценке оккупационных властей Иван был хорошим полицаем. Он, например, лично арестовал семью Костенко, мужа и жену, за связь с партизанами, при этом избивал и мучил обоих. Допросы всегда проводил с пристрастием, до крови. Люди видели, как Тонконогов конвоировал людей на расстрелы, но стрелял ли сам, не известно. Однажды полицаи отняли у вдовы рыбацкую сеть, она пришла жаловаться. Тонконогов выпорол ее шомполом, чтоб неповадно было жаловаться на представителей новой власти. За служебное рвение Тонконогова повысили в должности до инспектора городской полиции, затем до адъютанта начальника, наконец, он сам стал начальником полиции.

В сорок четвертом, при наступлении наших, он сумел затеряться. После освобождения Украины был призван в Красную армию. Но уже через два месяца его нашли и арестовали. Трибунал приговорил Тонконогова к двадцати пяти годам каторжных работ. Летом следующего года Тонконогов попал на Колыму, прииск имени Максима Горького, лаготделение № 3 в пятидесяти километрах от поселка Ягодное.

Несмотря на молодость, Тонконогов был уже опытным человеком, знал, с кем и как себя поставить. Умел быть нужным начальству, с блатными вел себя «по понятиям», с сильными водил дружбу, а слабых не щадил. Вскоре он стал бригадиром, получал благодарности и грамоты. В бараке у его бригады был свой отсек, а в нем отгорожена личная «каюта», как говорили зэки. У бригадира появились предметы неслыханной в лагере роскоши — гитара и патефон. Чифирь не переводился, случалась и водка. Тонконогов держался «паханом», окруженным «шестерками», к нему захаживали на угощение даже охранники. Со временем отсек бригады перестали запирать на ночь, за порядком следил дневальный, назначенный бригадиром. Тонконогов даже не ходил в общую столовую — по договоренности с начальством дневальный приносил продукты и готовил еду в отсеке.

В общем, устроился Тонконогов наилучшим образом для лагеря. Да еще какого лагеря — особого, каторжного, в котором содержались осужденные за особо тяжкие! Но когда Тонконогов вспоминал, что ему трубить еще двадцать лет с гаком, готов был по-волчьи выть. В сорок восьмом году он начал разрабатывать план побега и подбирать сообщников.

В «каюту» Тонконогова зачастили зэки. Чифирили, слушали песни хозяина под гитару, что-то потихоньку обсуждали.

Не все соглашались с планом Тонконогова. Его дружок, уголовник-рецидивист Носов, отказался бежать, сказал: гиблое дело. Некоторых Тонконогов отсеял сам: просто не предупредил о дне и часе побега.

Постепенно подобрались надежные люди. Большинство из его бригады и барака. Только двое из всех работали в шахте, остальные тоже неплохо пристроились: еще один бригадир, дневальный, хлеборез, портной, сапожник, парикмахер, художник, водонос — по-лагерному «придурня». Девять человек — украинцы, преимущественно «западенцы», полицаи, оуновцы и бойцы УПА: Янцевич, Худенко, Клюк, Сава, Бережницкий, Маринив, Пуц, Демьянюк, Гой. Одни действительно сражались с оружием в руках, были даже командирами; другие только снабжали банды, агитировали против Советов или служили связниками. Сроки они получили от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ.

Дневальный Игошин был русский, но мало чем отличался от бендеровцев: сдался немцам в плен, добровольно поступил в полицию города Николаева, окончил школу полицейских, дорос в чинах до начальника одного из районных отделений полиции.

Только Солдатов — единственный кадровый военный, флотский инженер-лейтенант. Он воевал с первого дня, был награжден орденом Красной Звезды и медалями. В ноябре сорок четвертого года Солдатов крепко выпил и пришел в комендатуру береговой базы в Таллине, устроил там дебош, завязал драку с командиром, оба схватились за пистолеты. Командиру все же удалось выставить Солдатова за дверь. На этом инженер-лейтенант не успокоился, выпил еще спирту и отправился куролесить по городу. Угрожая пистолетом, остановил трамвай и приказал вагоновожатому гнать без остановок на предельной скорости. На конечной остановке Солдатов вышел и тут же начал приставать к молодой эстонке. Подошел милиционер и потребовал прекратить хулиганство. Солдатов набросился на милиционера и начал его избивать, а потом выхватил пистолет и выстрелил в упор.

Трибунал приговорил Солдатова к расстрелу. Президиум Верховного Совета, получив ходатайство о помиловании, учел прошлые заслуги офицера и заменил ему высшую меру на двадцать лет каторги.

Зэки считали, что Тонконогов и Солдатов друзья. На самом деле они были слишком разными людьми, и в свободной и мирной жизни вряд ли они бы сошлись. Но в особом лагере — особый мир, свои законы. И если еще сохранились мечты, кроме сытости, тепла и бани, — это мечта о воле. Она объединила всех.

Мечты мечтами, но почему они решились на такой отчаянный шаг? Казалось бы, положение почти всех беглецов неплохое. Но в каторжном лагере ничего нельзя загадывать наперед: сегодня ты придурок, сытый и небитый, а завтра — доходяга в забое или в шахте. Выбьешься из сил — путь один, «под сопку».

Все они, даже признававшие отчасти свою вину, считали, что осуждены несправедливо. Василий Худенко, не рядовой бендеровец — офицер Штаба УПА одного из округов, так писал в дневнике: «…воспоминания о прошлых молодых годах приводят к грустным размышлениям. Сколько я учился. Недоедал. Сидел на стипендии. Окончил. Началась война. Не жил еще совсем. И вдруг фронт. Бремя армии. Плен. Ужасы у немцев, побои, голод. Наши. Тюрьма. Лагерь. Боже мой! А годы уходят…»