Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Державин всю жизнь мало-помалу писал анакреонтику. Но она стала для него главным жанром только, когда приблизилось его шестидесятилетие — по тем временам возраст мафусаилов. Конечно, и в те годы встречались почтенные старцы восьмидесяти лет — но Державин уже чувствовал приближение смерти, не мог отделаться от тревожных предчувствий. Вот тут-то и вспоминаются утраченные радости жизни… И хочется громче пропеть лебединую песню. Державин под старость лет бросался в жар любви не только в стихах. Он нуждался в женском внимании, в многозначительных улыбках и взглядах. Отныне ему мало было одной красавицы: подавай хоровод!

Эти строки в известном смысле автобиографичны. А уж тем более — в «Анакреоновом удовольствии», когда речь пророчески зашла об отставке:

Шалости русской усадебной жизни, манящая интерпретация античной идиллии — вот воздух этой поэзии. А немцы шли факультативом. По чести говоря, не так уж глубоко знал Державин немецкую поэзию.

Анакреон жил в Элладе в VI–V веках до н. э. Витийствовал в Теосе, на Самосе, в Афинах. Судя по стихам и по легендам, сложившимся вокруг него, жил он мимолётными радостями, не проливая слёз по прошлому, не тревожась за будущее. Он прославился: в афинском Акрополе ему воздвигли статую в виде опьяневшего певца, а в Теосе его изображение отчеканили на монетах. Анакреона почитали, ему подражали. Но из наследия древнего поэта до нас дошло всего лишь несколько десятков строк.

В 1795 году вышел в свет сборник Николая Эмина «Подражания древним». Державин ревниво воспринимал успехи своего заклятого ученика — и намеревался его перещеголять. Это ему удалось вполне! «Анакреонтические песни» Державина стали, пожалуй, самой заметной русской поэтической книгой первого. десятилетия XIX века, хотя распродать весь тираж не удалось. Снова Державин как в воду глядел, когда в ответ на сетования Дарьи Алексеевны по поводу расходов на обустройство парка во дворе их петербургской усадьбы произнёс: «Музы дадут нам денег». Гонорар за «Анакреонтические песни» обернулся прекрасным парком.

Державин совершил невозможное: заработал новую литературную репутацию, достигнув почтенного возраста. Теперь его считали русским собратом Анакреона.

«Сомневаюсь, чтоб Анакреон превзошёл нашего певца в прелести и простоте стихотворений, освящённых его именем; разве, может быть, по достоинству слога, о котором одни современники его могли судить безошибочно, но, конечно, не по прелести живописи, затейливой игривости и свежести воображения. Я забываю Анакреона, читая „Хариты“, „Русскую пляску“; вижу перед собою Державина, сего единственного певца, возлелеявшего среди печальных снегов Севера огненные розы поэзии, — розы, соперницы цветов, некогда благоухавших под счастливым небом Аттики. В самом подражании его нет ничего рабского, заимственного. Читая Державина и Анакреона, вы скажете, конечно: их души были сродны. Державин при дворе роскошного Иппарха говорил бы языком мудреца Феоского; если б Анакреон родился на берегах Невы, то употребил бы все краски Державина для составления сих малых, но бесценных картин, дышащих сладострастием и негою», — писал Вяземский. Слава богу, не Александр Алексеевич, но Пётр Андреевич — поэт, фрондёр, а в зрелые годы — охранитель, понимавший и любивший Державина.

Есть одна странность в литературной судьбе Державина: много лет он не мог похвастать большой книгой. Он мечтал о таком издании — но сперва не находил сил и времени, чтобы заняться его подготовкой, а позже обстоятельства не сложились… Капитальные издания возникли, когда популярность Державина среди молодых поклонников поэзии пошла на спад. А рукописное собрание од, преподнесённое императрице, увы, не обернулось книгой: сказалось подозрительное отношение к «якобинской» оде «Властителям и судиям». При Павле Державин замыслил двухтомное издание сочинений и поручил подготовку Карамзину. Но вышел только первый том, который огорчил Державина обилием ошибок и цензурными купюрами. Поэт даже хотел уничтожить издание, но ограничился извинительным предуведомлением, в котором обещал читателям подготовить новое, исправленное собрание сочинений. Вышло оно только в 1808–1809 годах, в четырёх томах, — но к тому времени, по мнению литературной молодёжи, Державин превратился в памятник Екатерининской эпохе…

Словом, у поэта не было ни одного издания, которое бы радовало его и содержанием, и успехом на книжном рынке.

Державин (можно добавить банальное: как истинный поэт) боялся закостенеть. Он искал новых троп в поэзии, присматривался к «сентименталистам». Дружил с Иваном Дмитриевым, уважал Карамзина и Муравьёва — и их «новая поэзия» чем-то его привлекала. Тонким налётом легкомысленности? Смешением иронического и печального? Державин считал себя прародителем этого стиля — как-никак «Фелица» и «Видение мурзы» это шедевры и по канонам сентиментализма! Непринуждённый разговор с читателем-собеседником у Державина получался поядрёнее, чем у нашенских талантливых любителей Стерна. Державин создавал в стихах свой психологический автопортрет. Сентименталисты только стремились к этому. Державин похваливал Карамзина, но понимал, что тот не хватает звёзд с неба. Николай Михайлович — стихотворец своеобразный, обогативший поэтическую речь, но где там высокий полёт? Где силушка? Хотя и писал Карамзин про Илью Муромца, сам в поэзии не был богатырём. «Приятный» — вроде Храповицкого. Только Храповицкого Державин назвал: «Приятный, острый», а Карамзин скорее заслуживал определения «приятный, плавный».

Чем же заменить оду — главный жанр серьёзной поэзии? Ещё Ломоносов пробовал себя в анакреонтике — и не без блеска. Какие лёгкие, летучие ямбы получались у поэта-академика:

Но Ломоносов демонстрировал анакреонтику «с последующим разоблачением». Есть у него «Разговор с Анакреоном» — оригинальный диалог в стихах. Анакреон (в переводах Ломоносова) прославляет любовные утехи, а от своего собственного имени русский просветитель отвечает ему патриотической программой: