Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Что же до литературных пикировок — будем иметь в виду, что в те годы творческий пыл в Сумарокове не угас: вспомним, что свою лучшую трагедию «Димитрий Самозванец» он создал как раз в эти месяцы. Депрессия помогла творчеству… Не все влиятельные покровители закрыли перед ним двери: верным остался Разумовский. Благодаря поддержке мецената Сумароков и в полуопале публиковался и царил на сцене. Но из бедности он постепенно впал в нищету.

Преображенец Державин отдавал должное Сумарокову, но протаптывал в словесности свою тропу. В стихотворении 1770 года «Пламиде» уже проглядывает силуэт личностного «естества», столь важный для державинской поэтики в будущем. Красноречивое, со множеством восточных преувеличений объяснение в любви завершается полным авторским ощущением комизма ситуации: «Но, слышу, просишь ты, Пламида, в задаток несколько рублей…» И тут же становится смешным, комичным сам автор, незадолго до этого восклицавший:

Так в поэзию Державина проникает самоирония — счастливый дар поставить себя в двусмысленное положение, да так, чтобы читатель ахнул, чтобы понял: перед ним — не литературная функция, а полнокровный человек, которого не расчислишь! Вот и оказывается, что умевший выразить трагизм бренной человеческой жизни автор оды «На смерть князя Мещерского» с её погребальным «металла звоном» прекрасно чувствовал смеховое начало, и эти два свойства взаимосвязаны.

Но вырваться из нищеты и безвестности с помощью лиры Державин не умел. Нужно было отличиться на поле брани!

Вот вам картинка почти апокалиптическая: недурно вооружённые башкиры и казаки при поддержке крестьян занимают Казань, лихо расправившись с малочисленным гарнизоном. Они сражаются за вольности, за наживу — и за истинного государя императора Петра Третьего. Мужика свойского, бородатого. Ватаги пугачёвцев переворачивают вверх дном дворянские и купеческие дома в Казани. Досталось и скромному дому Державиных. Подданные Петра Третьего погнали Фёклу Андреевну в толпе пленных — каяться перед «государем». Измываться над ними не стали, отпустили по домам. Но дом был разорён, как и деревни Державиных. Вот так прошла пугачёвщина по судьбе поэта. Личное переплелось с государственным. В таких случаях выход один, прописанный в петровском уставе: служить, не щадя живота своего.

…Слухи о появлении в Оренбургской губернии опасного разбойника достигли берегов Невы во время свадебных торжеств великого князя Павла и его невесты Натальи (она же, как водится, Августа Вильгельмина Луиза Гессен-Дармштадтская). Услыхал про Пугача и Державин, который воспевал то бракосочетание в стихах и, возможно, присутствовал на празднике. Орудовали душегубы в местах, хорошо знакомых всем Державиным. К подобным беспорядкам привыкли, гости царевича пересказывали слухи без паники.

Вскоре стало ясно, что оренбургские гарнизоны не способны урезонить разгулявшихся бузотёров, и на балу по случаю Андреева дня императрица приказала генералу Бибикову взять на себя заботы по восстановлению спокойствия в горящей губернии.

Александру Ильичу Бибикову не впервой было усмирять волнения. Ровно за десять лет до Пугачёва забурлил заводской люд в тех же Оренбургской и Казанской губерниях. Предъявляли свои требования властям лихие казаки, нашлись обиженные люди и среди крестьян. Сформировались отряды, пролилась кровь. Бибиков тогда не сплоховал. Причём проявил себя не просто эффективным усмирителем, но и миротворцем. Он воздержался от кровопролития, арестовал лишь сравнительно небольшую группу зачинщиков — и всё затихло.

В 1773-м впереди Бибикова бежала слава о его расторопных действиях в Речи Посполитой — во время войны с конфедератами. Однако после польских удач его обидели — приказали поступить под команду Румянцева. Ему, генерал-аншефу, уготовили второстепенную роль… Правда, отбыть на Дунай Бибикову не привелось: приказ отправиться в Казань и Оренбург прозвучал во время отпуска.

Державин считал его умнейшим генералом (первым после Румянцева) и мечтал служить под его командованием. Вот как Гаврила Романович поведал об ответе Бибикова на предложение направиться против Пугача:

«Бибиков был смел, остр и забавен, пропел ей русскую песнь: „Наш сарафан везде пригожается“. Это значило то, что он туда и сюда был безпрестанно в важныя дела употребляем без отличных каких-либо выгод; а напротив того, от Румянцова и графа Чернышева, управляющего военною коллегиею, иногда был и притесняем».

Песню про сарафан стоит процитировать: «Сарафан ли мой, сарафан дорогой, / Везде сарафан пригожается, / А не надо, сарафан под лавкою валяется». Притчевая песня.

Бибиков получил чрезвычайные полномочия: в мятежном крае отныне ему подчинялись все. И военные, и статские, и даже лица духовного звания. В Петербурге Бибиков незамедлительно начал набирать соратников — гвардейских офицеров, на которых мог опереться. Из преображенцев Бибиков привлёк Кологривова. Державин прослышал об этом — и авантюрная идея распалила его. Столько лет он прозябал в столицах — без связей, без денег, без наград. Вот она, возможность отличиться — да ещё и в родных краях. Мятеж охватывал уже не только оренбургские края, но и центр Казанской губернии. Державина никто не познакомил с Бибиковым, никто не замолвил за него слово. Он сам в неурочное время бросился к генералу, прорвался к нему и всё про себя рассказал. Рассказал, что родом из Казани, что горит желанием послужить Отечеству… Бибиков вежливо объяснил горячему офицеру, что вакансий нет. Но Державин не унимался. Ему удалось продлить разговор, показать себя — и генерал уже поглядывал на него с любопытством: по крайней мере, смышлён и остроумен. О чём они беседовали? Возможно, о службе в гвардии, о Польше или о казанских краях… Откланявшись, Державин вернулся в полк в уверенности, что удача снова повернулась к нему спиной. Но вечером в полковом приказе значилось: «подпоручику Державину по высочайшему повелению велено явиться к генералу Бибикову». Значит, штурм удался! Три дня на сборы — эти три дня Державин летал на крыльях, опьянённый мечтами. Офицер секретной комиссии — многообещающая миссия. Если не убьют — наград не избежать. И — прощай, нищета, прощай, безвестность.

Кем был Державин к тому времени? Неудачливым офицером Преображенского полка.

Гвардия при Екатерине практически не участвовала в войнах. Державину не довелось сражаться под командованием Румянцева, Вейсмана или Суворова — ни в Польше, ни на Дунае. Он — преображенец — с восхищением и завистью следил за подвигами фанагорийцев, суздальцев, казаков…