Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Однако в связи с сопровождающими их необычными обстоятельствами, эти новые сдвиги в положении Короны, сколь важны бы они ни были, породили своеобразные волнения. Ведь в сущности, функции Короны исполняла неведомая конституции персона, имеющая неопределенное и неограниченное влияние на монарха. Тот факт, что персона эта была мужем монарха, хоть и объяснял это влияние и даже делал его неизбежным, ни в коей мере не уменьшал его важности и необычности. Эта сомнительная главенствующая фигура начала тревожить древний, тонкий и ревностно охраняемый баланс английской конституции. Таковым был неожиданный исход неуверенного и робкого начала политической жизни Альберта. Сам он не пытался уменьшить ни обилия, ни значимости выполняемых им функций. В 1850 году он сказал герцогу Веллингтонскому, что считает своим долгом «растворить свое собственное существование в существовании жены — не предполагая отдельной ответственности перед народом, но, делая свою позицию внутренней частью ее позиции, заполнить все пробелы, которые она, как женщина, естественно будет вынуждена оставить в своей королевской деятельности, и постоянно и пристально наблюдать за всеми ее общественными делами, дабы иметь возможность посоветовать и помочь в любой момент и по любым вставшим перед нею запутанным вопросам и задачам, будь они международными, политическими, общественными или личными. Как глава семьи, управляющий ее домашними и личными делами, единственный доверенный политический советник и единственный ассистент в ее связях с правительственными чиновниками, он является не только мужем королевы, но и наставником королевских детей, личным секретарем монарха и ее бессменным, министром». У Стокмара оказался очень способный ученик. Ученик Стокмара! — именно так. Общество, и без того обеспокоенное господством Альберта, взволновалось еще больше, осознав, что повелитель Виктории сам имеет над собой повелителя. Иностранный барон управляет иностранным принцем, а иностранный принц управляет английской Короной. Сама Корона и без того угрожающе надвигалась; а когда из ее тени зловеще выглянули принц с бароном, великий министр, любимец народа, мгновенно слетел с должности. К чему же это приведет?

Спустя несколько недель Пальмерстон отозвал свою отставку, и общественное негодование утихло столь же быстро, как и поднялось. На заседании парламента лидеры обеих партий в обеих палатах произнесли речи в защиту принца, подтвердив его безукоризненную преданность стране и его право советовать монарху во всех государственных делах. Виктория была в восторге. «Положение моего любимого властелина, — сказала она барону, — наконец-то определилось, и его достоинства получили заслуженную оценку. Когда мы отправились в Палату Лордов, собралось неимоверное количество народу, и все были очень доброжелательны». Сразу же после этого страна все-таки ввязалась в Крымскую войну. В последовавшей борьбе патриотизм Альберта стал вне всяких сомнений, и былая враждебность канула в Лету. Но война имела и другие последствия, менее благоприятные для царственной четы: она превознесла амбиции лорда Пальмерстона. В 1855 году человек, о котором пять лет назад лорд Рассел сказал, что он «слишком стар, чтобы предпринять какие-либо шаги», стал премьер-министром Англии и с небольшим перерывом пробыл на этом посту десять лет.

Слабовольный юноша, не интересовавшийся политикой и никогда не читавший газет, вырос в человека несгибаемой решимости, чья неутомимая энергия была постоянно направлена на многотрудные задачи управления государством. Теперь он трудился с утра до вечера. Зимой еще до рассвета его можно было видеть сидящим за письменным столом и работающим при свете зеленой настольной лампы, которую он привез с собой из Германии и значительно улучшил с помощью хитроумного прибора. Виктория тоже вставала рано, но не так рано, как Альберт; и когда в холодном сумраке она садилась за свой письменный стол, установленный бок о бок с его столом, она неизменно обнаруживала аккуратную стопку бумаг, приготовленных для ее рассмотрения и подписания. Так начинался день, продолжающийся в непрестанных заботах. Во время завтрака появлялись газеты — те самые, ненавистные когда-то газеты, — и принц, совершенно поглощенный чтением, не реагировал ни на какие вопросы или, если статья казалась ему интересной, мог прочесть ее вслух. Затем начинались встречи с министрами и секретарями, просматривались горы корреспонденции, составлялись бесчисленные меморандумы. Виктория, стараясь не пропустить ни слова, затаив дыхание, внимала в страстной покорности. Временами Альберт мог спросить ее совета. Он консультировался по поводу своего английского: «Lese recht aufmerksam, und sage wenn irgend ein Fehler ist [28] Прочтите это тщательно и скажите, нет ли ошибок (нем.). » или, передав ей на подпись черновик, мог заметить: «Ich hab Dir hier ein Draft gemacht, lese es mal! Ich dachte es ware recht so» [29] Я подготовил вам черновик. Прочтите. Мне кажется, это подойдет (нем.). . Вот так в стараниях и трудах проходили часы. Все меньше оставалось времени на отдых и развлечения. Светскую жизнь урезали до предела, но и ту, что осталась, вели неохотно. Спать ложились как можно раньше, и не просто из удовольствия, а чтобы встать до рассвета и взяться за работу.

Однако важные и изнуряющие государственные дела, ставшие, наконец, основным занятием Альберта, не затронули его старых вкусов и пристрастий; он по-прежнему увлекался искусством, наукой, философией, и это многообразие показывало, насколько, одновременно с нагрузкой, выросла его энергия. Когда бы ни позвали дела, Альберт был сама готовность. С неистребимой настойчивостью он открывал музеи, закладывал краеугольные камни в основания больниц, произносил речи в Королевском аграрном обществе и посещал митинги Британской ассоциации. Особенно его интересовала Национальная галерея: он разработал тщательные инструкции по группировке картин согласно школам и попытался — хотя и впустую — перевезти всю коллекцию в Саут-Кенсингтон. Феодора, теперь уже принцесса Хохенлох, после визита в Англию написала Виктории письмо, в котором выразила восхищение Альбертом и как человеком, и как общественным деятелем. Причем она опиралась не только на собственное мнение. «Я хотела бы процитировать, — сказала она, — недавнее письмо мистера Клампа, с которым я полностью согласна: „Принц Альберт относится к тем немногим царствующим персонам, которые способны ради принципов (если они покажутся им добрыми и благородными) пожертвовать всеми идеями (или чувствами), которых другие, в силу своей ограниченности или предрассудков, придерживаются со слепым упрямством“. Есть в этом что-то почти святое, — добавила принцесса, — и в то же время человечное и справедливое, что успокаивает мои чувства, которые столь часто бывают оскорблены тем, что приходится видеть и слышать».